Честно и непристойно - Стефани Кляйн Страница 11

Я невольно почувствовала себя лесбиянкой.

– Он идиот, – добавила Вермишелли. – Ему до тебя еще расти и расти.

О Боже, избавь меня от высказываний типа «ему же хуже, а ты только выиграла»! Дело же не в этом. Мы разошлись по разные стороны линии фронта, но я не знала, которая сторона моя. Мне хотелось его возненавидеть.

Все те годы, которые мы прожили бок о бок, он твердил шепотом по ночам: «Я тебя никогда не покину» и заканчивал письма словами «всегда» и «навсегда».

Я не перестаю удивляться тому, как легко разбиваются самые дорогие вещи. Достаточно телефонного звонка, эсэмэски, е-мейла, разговора в чате. Свадьбу, к которой готовились долгие месяцы, можно отменить. Помолвку – разорвать. Достаточно позвонить в компанию, занимающуюся перевозками, и агенту по продаже недвижимости – и вас уже здесь нет. Сложные взаимоотношения, складывавшиеся, как пазлы, из обещаний и признаний в темных театральных залах или на выходе из бара, когда его рука покоилась на ее плече, на заднем сиденье такси или в дождь под одним зонтом – все рушится в один момент. Печально наблюдать, как целая жизнь из обещаний, бывших для нас всем, разматывается, как клубок, с невероятной скоростью.

Мне хотелось на него разозлиться. Сознание того, что я стала жертвой, поглотило меня. Если бы я позволила себе по-настоящему разозлиться, то поняла бы, возможно, что злиться надо на себя. Я знала, что он не готов на мне жениться, но он опустился на одно колено и попросил, и я согласилась. Да. Мне хватило лишь его просьбы, а зря.

Предоставить ему время и свободу, уехать и посмотреть, что получится. Так все и шло. Я плакала перед агентами по недвижимости. Рыдала в метро. Всхлипывала в душе. Незнакомые люди протягивали мне носовые платки. Глядя на людей в метро, я гадала, как это они умудряются продолжать жить, как они не ломаются. Каково это, когда нет нужды ежедневно напоминать себе, что надо дышать и есть. Как я стала ценить мельчайшие знаки внимания! Женщину, которая помогла мне поднять сумку, я благодарила так, словно она спасла меня от внезапной смерти. Малейшее сочувствие на фоне моего отчаяния казалось настоящим даром. Я хотела снова стать такой, как все.

– Уильяма все еще нет, – послышался чей-то шепот возле комнаты жениха и невесты.

То ли его задержали, то ли он опоздал, но я услышала только: «Его нет». Я начала ходить взад-вперед, прижимая руки к животу. Знакомое чувство. Потом стала теребить заусенец. Надо защитить Софи! Я уже обкусывала лак с указательного пальца, как вдруг услышала голос Софи.

– Да ничего страшного, – ответила она на чей-то вопрос, – он приедет.

Без тени волнения она изучала в зеркале свои ресницы. Не представляю, как это ей удавалось.

– Как тебе удается быть такой спокойной? – спросила я, пытаясь найти на ее лице проблески тревоги.

– Очень просто.

– В этом весь твой ответ?

– Потому что я знаю: он меня любит, и все у нас будет хорошо. Я просто знаю это. Знаю, и все.

Меня охватил благоговейный трепет.

Если мы отсутствуем, люди начинают нас искать. Это истина, которая кроется за всем притворством. Когда кто-то отсутствует, мы воображаем, что у него-то все хорошо, а вот у нас – плохо.

– Могу поспорить, он нисколько по мне не скучает, – сказала я, когда съехала из нашей с Гэйбом квартиры. – Наверняка он играет в свой вонючий гольф, пока я сижу тут с компрессами на глазах.

Иногда плоды нашего воображения куда ужаснее, нежели реальность. Жалуясь друзьям, мы пересыпаем свою речь словами «я подавлен», «тоскую», и «о-о-о-чень сильно». А друзья откликаются фразами типа «чему быть, того не миновать», потому что им положено напоминать нам: страдаем мы или нет – жизнь продолжается.

– Чему быть, тому не миновать, Стефани, – подбадривала меня Вермишелли, пока я искала новую квартиру.

Мне захотелось выдрать ее светлые волосы и посмотреть, как ей понравится быть лысой. Слова «чему быть, того не миновать» навевают апатию. Идея предопределенности усмиряет тревогу; она нас успокаивает. Мы перестаем верить в то, что властны над своей судьбой и способны изменить создавшееся положение. От этого проще облениться, чем от той штуки, что выключает электроприборы, когда ты хлопаешь в ладоши.

Мы всю жизнь живем среди вопросов, которые не имеют ответа; вот и на вопрос «почему» не всегда есть ответ. Я получала от окружающих стандартные бездумные фразочки, приправленные «чему быть, того не миновать». Двери хлопают, внезапно распахиваются окна, и «не миновать» влетает и, прилипает к подоконнику вашей жизни хуже мухи. Людям хочется увидеть назидательный урок в любом событии, но снабдить его бантиком надежды. «Это сделает тебя сильнее». Мы уговариваем сами себя, пытаясь придать смысл бессмыслице. Нам легче, если есть какой-то конкретный ответ, за который можно ухватиться, пусть даже он неверный. Он наш, за него можно держаться, как за спасительный выступ на скале. Но проблема в том, что рано или поздно с него упадешь. Когда я прожила с Вермишелли три недели, именно так и вышло с Гэйбом: он упал на дно и решил вернуть меня любой ценой.

Я проявила твердость, не отвечала на его звонки, и все изменилось. Он пришел и сказал те слова, которые я хотела услышать.

– Договаривайся с раввином. Я немедленно женюсь на тебе. Мне без тебя плохо, Стефани. Пожалуйста, возвращайся домой. – Он боялся меня потерять, и этот страх должен был заставить его хранить мне верность, как говорится, «пока смерть не разлучит нас».

Или нет?

Ему следовало жениться на мне потому, что он хотел быть моим мужем, а не потому, что он боялся меня потерять. Но он позволил страху подчинить себя, а такие вещи плохо кончаются. Источник верных решений – радость; она диктует сценарии поступков, которые мы совершаем с охотой. Я осознала это, услышав, как безмятежен и ровен голос Софи. Она не оправдывалась фразой «чему быть, того не миновать». Ей это даже не пришло в голову. Она ощущала свою глубинную правоту как непоколебимый факт. И хотя Уильям опаздывал на бракосочетание, она не сомневалась в его чувствах. Она знала, что свадьба состоится, и в ее отношениях с Уильямом не было места опасениям. Теперь-то мне все понятно, но с Гэйбом я слишком старалась себя убедить, что им движет всего лишь детский страх перед непривычным. Мне казалось, что его «я еще не готов» было вызвано боязнью родителей. В глубине души он желал быть со мной, но опасался реакции окружающих. Мне не приходило в голову, что все было наоборот, что на самом деле он не хотел жениться, но боялся моей реакции, боялся меня потерять. Потому что после того, как он меня потерял, когда я переехала к Шелл, ему стало не по себе. Он явился ко мне со словами: «Я выбираю тебя. Мне нужна только ты!», и я взяла протянутую мне руку, надеясь, что мы будем вместе противостоять его страхам. Я стану его товарищем, по борьбе. Когда мы поженимся, он осознает: окружающие, в сущности, настроены благожелательно, и боязнь женитьбы будет забыта. Именно идея женитьбы пугала Гэйба. Ну да, только так, потому что иначе в чем причина? Мы будем жить в прежней квартире, встречаться с теми же друзьями, заниматься теми же делами. Просто когда мы поженимся, дело будет касаться уже не только нас двоих. Семья будет поддерживать наше стремление выполнить те клятвы, которые мы дали друг другу. Или нет?