Свободен для любви - Ричард Гордон Страница 11

— Вот эта — классная малышка, — сказал Перси Пик, любовно пиная колесо ближайшей развалюхи. Бизнес свой Перси вершил, не снимая с головы шляпы и не вынимая рук из карманов, а сигареты изо рта. — Пятьдесят тысяч пробежит как нечего делать.

— Боюсь, дороговата она для меня, — вздохнул я. — Ну ты даешь! — пожал плечами Перси Пик. — Не даром же мне ее отдавать! Так и быть, до сотни сбавлю.

Я огорченно помотал головой.

— Ну как тогда насчет этой? — Он пнул шину соседнего драндулета, отчего-то не опасаясь, что тот тут же рассыплется в прах. — У нее всего один владелец был.

— Боюсь, что он умер очень старым, — вздохнул я.

— Слушай, приятель, если ты такой бедный, то, может, мопед купишь? Или самокат?

— А вот эта — сколько? — спросил я, сделав вид, что не слышу его язвительной реплики.

В самом углу загона возвышался здоровенный черный автомобиль, напоминающий помесь танка с катафалком. Перси воззрился на него с таким изумлением, словно впервые видел.

— За полсотни отдам, — быстро сказал он.

— А он на ходу?

— На ходу? — обиженно переспросил Перси. — Все мои машины на ходу. Да он просто летает.

— Что ж, проверим, — сказал я, забираясь в катафалк.

Испытания прошли без сучка и задоринки.

На следующее утро, облачившись в новый костюм, я выехал из Лондона на собственном автомобиле навстречу тревожной неизвестности. Прощай, Святой Суизин!

Поездка на север получилась довольно увлекательная, поскольку ни я, ни машина, которую я окрестил «Доходяга Хильда», уже давно не путешествовали. В свое время «Хильда» была, видимо, роскошным лимузином, однако за долгие годы в ее чреве и кузове сменилось столько запасных частей и прочих деталей, что я предпочитал думать о ней как о незаконнорожденном отпрыске старинного дворянского рода. Лобовое стекло украшали несмываемые пятна и разводы, приборный щиток был изъеден какими-то жучками, причем стрелки всех циферблатов застыли на нуле, кроме показателя уровня нагрева двигателя, который, напротив, то и дело зашкаливал. Прежний владелец зачем-то распотрошил весь салон, и теперь в передней его части нелепо торчали ковшеобразные сиденья, поставленные на старые ящики из-под фруктов, а вместо заднего сиденья притулилась обычная домашняя софа, за которой в беспорядке валялись драные мешки, обглоданные кости, детский волчок и обрывки газет, предвещавших скорую отставку правительства Рамсея Макдональда [7].

Передние стекла не опускались, но зато задние не поднимались. Под крышей свили гнездо какие-то птахи, а под днищем шныряли мыши.

Внутренности «Доходяги Хильды» внушали мне скорее профессиональный интерес, нежели тревогу. Двигатель чихал, кашлял, хрипел, сопел и задыхался, как астматик, а рулевое колесо скорее подходило для городского автобуса. Однако гордостью и украшением моего автомобиля была, конечно же, сирена. Могучая серебристая труба, змейкой извивавшаяся под капотом, выходила наружу внушительным раструбом. Ее басу позавидовал бы старый самец морской лев, созывающий к трапезе свой гарем. Под стать сирене оказались и тормоза, надежность и удаль которых мне уже очень скоро пришлось продемонстрировать.

Сразу за выездом из Лутона меня остановила дорожная полиция.

— Вы владелец этого экипажа? — спросил полицейский, рассматривая мои права.

— Да, и горжусь этим, — ответил я.

— Думаю, вам известны правила, регламентирующие пригодность автомобилей к эксплуатации? — спросил он тоном таможенника, предлагающего вам открыть второй чемодан. — Тормоза у вашей машины надежные?

— О, тормоза у нее просто изумительные, — восторженно похвастался я. — Тормозной путь у моей «Хильды» не длиннее почтовой марки.

— Это мы сейчас проверим. Поезжайте дальше, а я последую за вами. Как только я просигналю, резко тормозите.

— Пожалуйста, — храбро согласился я.

Запуская двигатель, я с опасением подумал, что меня ждет в том случае, если полиция забракует «Хильду». Мало того что на место своей новой работы я прибуду с опозданием, но еще и безвозвратно лишусь большей части своего и без того скудного капитала.

Не успел я отмахать и нескольких сотен ярдов, как ход моих мыслей был прерван требовательным гудком. Я резко вдавил педаль тормоза в пол и в ту же секунду заметил, что сигналил мне вовсе не полицейский автомобиль, а голубой «бентли», на огромной скорости пронесшийся мимо нашей процессии. Сзади послышался страшный треск, и мое лобовое стекло вывалилось на капот. Поскольку «Доходягу Хильду», подобно египетским пирамидам, строили на века, она практически не пострадала, если не считать смятого заднего бампера, тогда как изувеченный полицейский автомобиль распластался на шоссе, выпростав в стороны колеса и истекая маслом.

— Это вам даром не пройдет, — бормотал полицейский, пока я старательно замазывал йодом небольшую царапину на его носу.

Я подбросил его до ближайшей телефонной будки, после чего продолжил путешествие в неоправданно приподнятом расположении духа.

Пару часов спустя я наконец въехал в район, где мне предстояло работать. Местность и впрямь была полусельская: мелкие городки, вереницей сменявшие друг друга, ничуть не изменились с викторианских времен. Ряды мрачных домов, фабрики, обнесенные высоченными глухими стенами, словно тюрьмы, а на каждом углу — пабы, напоминавшие часовни, или часовни, напоминавшие пабы. Одинаковые ратуши, одинаковые вокзалы, футбольные площадки, кладбища и улочки, на которых еще не смолкло эхо от некогда бегавших по ним трамваев. Лишь главные улицы осовременили свой облик: бесконечные кинотеатры, рестораны, аптеки и магазинчики сделали их неотличимыми от улиц любого другого английского городка.

Зарядил мелкий дождь, хотя, глядя на разбухшую землю и унылые лица прохожих с безнадежностью во взглядах, можно было предположить, что дождь здесь не прекращается уже несколько лет. По мере того как я разыскивал на противоположном конце городка нужный адрес, от моего веселого настроения не оставалось и следа. Наконец мы с «Хильдой» выехали на длинную улицу, по обеим сторонам которой выстроились ветхие дома викторианской эпохи, отгороженные от проезжей части небольшими палисадниками; высаженные в палисадниках деревца, с которых облетела листва, придавали домишкам особенно убогий вид. На почтовом ящике напротив самого последнего домика я разглядел выщербленную медную табличку.

Дверь открыла восхитительная блондинка в комбинезончике, державшая в руке веник. Служанка, догадался я.

— Дома доктор Хоккет? — спросил я, учтиво приподнимая шляпу. — Я доктор Гордон.

— Ну надо же! — воскликнула прелестница, широко раскрывая глаза. — Еще сегодня утром я сказала ему, что вы наверняка не приедете! Глупо, да?