Тем, кто не любит - Ирина Степановская Страница 11

– Смотри, смотри! – иногда кричала Лиля истошным голосом матери, та подбегала как на пожар, а потом выяснялось, что весь этот крик и шум случился из-за кошки, ненароком пробегавшей мимо окна.

Но самое главное, что тесть и теща, как выяснилось, стали потихоньку оттеснять зятя от участия в воспитании сына. Сначала под предлогом того, что Славе и Лиле надо сдать госэкзамены, потом – надо поступать в ординатуру… В результате все свелось к тому, что, когда Серов приходил домой, мальчик – чистенький, пухленький, одетый как куколка, – уже спал, а когда уходил – еще спал.

Даже ночью к ребенку вставала теща.

– Ты не умеешь… ты не знаешь… тебе завтра рано вставать, – говорила она вначале их с Лилькой совместной жизни. Потом ее высказывания стали более резкими:

– Отойди. Не мешай.

Славик не мешал. Но чтобы получить материальную независимость, он отказался от престижного места в аспирантуре, потому что на аспирантскую стипендию нельзя было жить даже одному. В аспирантуру любезно пригласил его старый профессор-физиолог, прекрасный и добрый человек, которому Серов еще со школьных времен с восторженным интересом внимал в курительном закутке медицинской библиотеки. И, отказавшись от научной деятельности, Славик стал зарабатывать деньги нелегким трудом врача-офтальмолога, работая день и ночь в больнице, в поликлинике и еще дежуря два-три раза в неделю.

Правда, тесть нашел ему место организатора здравоохранения. Славик отказался. Положительного отклика в семье жены опять-таки это решение не вызвало. В отношениях с новыми родственниками наметились непонимание и некоторая холодность. Зато именно благодаря своей твердости, постоянной и обширной практике и прекрасной теоретической подготовке через несколько лет Вячеслав Серов стал первоклассным глазным хирургом. И вот тогда его друг-покровитель, старый профессор физиологии, и открыл перед ним двери лучшей в Москве глазной клиники. Когда-то давно, в бытность аспирантом, будущий директор этой глазной клиники брал у своего приятеля-физиолога сухожилия из хвостов отработанных крыс для своей научной работы. Между прочим, сухожилия из крысиных хвостов – прекрасный и дорогой шовный материал для микрохирургических операций.

Пока молодой доктор занимался самосовершенствованием, его жена, ясноглазая блондинка, сильно располнела, стала тяжела на подъем, часто болела, а в последние годы их жизни все время закатывала мужу истерики.

К сожалению, а может, и к счастью, жизнь устроена так, что на каждом решении, принимаемом в ту или другую жизненную пору, висит картонная бирка с витиевато выписанной ценой. У Вячеслава Серова платой за самостоятельность стала полная оторванность от него его собственного сына.

И умом, и внешностью сын уродился в женину родню и был такой же тяжелый, одутловатый, неповоротливый, как дедушка и мать. Славик, как ни старался, не мог найти с ним общий язык. Да и некогда особенно было искать. Сначала Славик переживал: не такого детства он хотел для своего сына, а потом смирился. Теща с зятем вела себя сдержанно и разговаривала неохотно, так как, в свою очередь, считала, что совсем не такой муж нужен ее дочери. Внука она берегла – от простуды, от чрезмерных занятий, от футбола, от посторонних влияний, от другой бабушки. Тесть все еще работал. Сын не нуждался ни в чем. А был ли он счастлив? Славик не мог понять. Этот полный потливый мальчик не расположен был говорить о высоких материях. Как Славик понял, бабушка научила его считать себя хорошим мальчиком только на том основании, что он съедал за завтраком всю кашу без остатка, а за обедом весь суп.

Если Славик вдруг заговаривал с мальчиком «о жизни», тот спешил перевести разговор на что-нибудь конкретное. Например, на то, каким будет его подарок к Новому году или ко дню рождения. И с каждым днем Вячеслав Серов чувствовал все острее, что если раньше его истинным домом была медицинская библиотека, то теперь уверенность и покой он обретал, только открывая двери своего больничного отделения.

Он не стремился к административной работе. Его истинной страстью стала хирургия. За короткое время он освоил все виды операций, все возможности усовершенствования, все модификации методов, всю диагностическую аппаратуру.

Теперь в глазной хирургии Вячеслав мог все. Нашла его и награда. Больные обращались к нему по знакомству. В знак благодарности ему стали приносить пухлые конвертики с деньгами, перед ним открылись двери складов и магазинов. Славик получил все, чего ему так недоставало в молодости. И вдруг пришло время – он заскучал. Прекрасные костюмы без движения висели на плечиках в шкафу, рубашки пылились в девственно-целых целлулоидных оболочках. Когда-то необыкновенно щепетильный в одежде, Серов перестал носить галстуки. Он купил себе куртку, черный шерстяной свитер и вместо туфель – мокасины, и они, часто разношенные и нечищеные, свободно хлюпали у него при ходьбе, создавая впечатление шаркающей стариковской походки. Хуже всего было то, что после операций он стал выпивать.

Сам не понимая теперь, чего хочет в жизни, Вячеслав Серов ненавидел жизнь по распорядку, принятую в семье его жены. У тех было строго установленное время подъема, принятия пищи и отхода ко сну. Когда Слава засиживался с книгой или журналом за полночь, его жена вставала и выключала свет.

– Бай-бай пора маленьким мальчикам! – говорила она и поворачивала выключатель.

Тогда он уходил в ванную. Закрывал дверь на задвижку и включал воду. Шум воды успокаивал его и придавал мыслям философское направление. Пока Серов успокаивал себя, его жена успевала заснуть. Тогда он снова включал свет в кухне и читал, сколько хотел. Спорить можно было с кем угодно, только не с ней.

– Ну не будет же мальчик отрицать пользу режима? – широко раскрывала она голубые глаза, и Вячеславу не хотелось говорить жене, что, несмотря на строгое соблюдение режима, к тридцати годам она превратилась в рыхлую неопрятную курицу и вот уже несколько лет, как он не хочет ни говорить с ней, ни спать.

Вообще-то с Лилькой можно было поговорить – о пользе правильного питания, о том, как трудно быть женщиной, о том, как много на свете разных опасностей и болезней. Нельзя затрагивать было две темы – это обычно заканчивалось сморканием и слезами: о роли ее папы в жизни их семьи и о воспитании сына. Славик не затрагивал этих тем. За «папочку» он вообще был спокоен, несмотря на смутные времена, тесть с завидным постоянством пересаживался из одного начальственного кресла в другое. Что касается сына – тут сотрясать воздух было тем более бесполезно, он все равно ничего не мог изменить. Серов уходил от этих тем. По-прежнему много времени он проводил в больнице, довольно часто навещал мать, а временами напивался с институтским другом Валеркой – теперь тоже хирургом, но полостным, из военного госпиталя, – напивался так, что не мог вечером добраться до дома.

У него сильно испортился характер. Он стал ворчлив, мешковат и выглядел старше своих лет. А однажды сделал глупому подростку в метро какое-то замечание с такой яростью, что за подростка вступились пассажиры. Вспетушившийся подросток вспылил в ответ, и Славик уже представил себе удовольствие, с каким размажет его по стене вагона, но вдруг посмотрел на себя как бы со стороны. И вдруг понял, что должен прямо сейчас что-то изменить в своей жизни. Он вышел из поезда, вообще вышел из метро на какой-то ненужной и плохо знакомой ему станции и долго курил на улице. Больше его жизнь так продолжаться не может. Иначе он сопьется, превратится в старого брюзгу, в одутловатого пьяницу или повесится. И он решил завербоваться и уехать куда-нибудь. Хоть на Север.