Вереск и бархат - Тереза Медейрос Страница 11

— Со мной будет все в порядке. Будьте так добры, помогите мне сесть на обочине дороги. Я уверена, что скоро меня кто-нибудь подберет.

Пруденс с трудом подавила в себе желание дать ему хорошего пинка, когда он вывел ее на середину дороги и подтолкнул вниз, заставляя сесть.

— Ну вот, милашка, сиди здесь, на этой полянке среди полевых цветов. Разве они не чудесны? — Джейми сморщился. — Понюхай их.

Пруденс не слышала никакого запаха. Дорожная грязь покрыла ее юбку. «Он, должно быть, действительно думает, что я слепа и глупа», — рассердилась девушка. Она ослепительно улыбнулась ближайшему дереву.

— Благодарю вас. Вы настоящий джентльмен.

Джейми обошел ее, став сзади.

— Ну, мне пора идти. Приятного тебе денька. Сделав несколько нарочито громких шагов, Джейми затаив дыхание встал поодаль.

Пруденс начала тихонько напевать, как это сделала бы любая благовоспитанная леди, оставленная на цветущем лугу в ожидании экипажа. После первого куплета песни «Мой красавчик — пастушок», Джейми облегченно вздохнул и растворился в лесу.

Утреннее солнце уже катилось к полудню, когда Пруденс, наконец, решилась оглянуться. Ярко зеленела глянцевая, омытая дождем листва. Щебетали птицы, наполняя лес суетой и гомоном. Не увидев и не услышав ничего подозрительного, Пруденс подобрала свои грязные юбки и зашагала к лугу.

Косматая голова высунулась из-за дуба. Карие глаза сузились, и Джейми что-то заворчал себе под нос, когда Пруденс легко перепрыгнула через неглубокую канавку, пересекающую луг, усеянный желтыми лютиками.

Он покачал головой и сдавленно хихикнул.

— Чертовски проворна для слепой девчонки. Что ты на это скажешь, Керкпатрик?

Джейми побежал к хижине, перепрыгивая через валуны, как сумасбродный горец, каковым он и являлся.

Пруденс влезла через открытое окно в конце длинного коридора, благословляя железные решетки и подъемные оконные рамы, которые выбрала ее тетя для своей нескончаемой реконструкции, и сожалея, что окно в ее комнату закрыто на задвижку.

Она сняла башмаки и пошла на цыпочках по паркетному полу. Послышались шаркающие шаги, и внушительная фигура дворецкого, старика Фиша, величественно выплыла из-за угла. Девушка в отчаянии огляделась: ни двери, ни алькова поблизости. Она вжалась в стену, словно могла каким-то чудом раствориться среди изящной резьбы деревянных панелей.

Дворецкий прошел мимо, даже не взглянув на нее, и произнес на ходу:

— Доброе утро, мисс Пруденс. Ваша тетя просила передать, что уехала в Лондон на две недели. Она надеется, что вы не будете скучать.

Пруденс ошеломленно смотрела широко раскрытыми глазами на негнущуюся спину удаляющегося от нее по коридору старика, затем опустила взгляд на свое одеяние. Ее юбки свисали лохмотьями, открывая запыленные, все в ссадинах, лодыжки; пуговицы на корсаже едва держались. Спутанные в ком волосы, свисая, закрывали один глаз.

Плечи девушки тяжело опустились. Она только что пережила самое необычайное приключение в своей жизни, и ни одна душа в этом доме не побеспокоилась о ней, не заметила ее долгого отсутствия.

Жуткая тишина дома давила на нее, и Пруденс проскользнула в свою маленькую комнату. Она выпустила котенка погулять в саду, но теперь пожалела, что не принесла его сюда. Надеясь, что успокаивающая ванна поднимет ей настроение, она позвонила служанке. Уютная кровать с пологом тоже выглядела чрезвычайно соблазнительно. Было бы совсем неплохо сослаться на головную боль и провести остаток дня среди пуховых подушек. Видит Бог, ее тетя делала так довольно часто. Но не следует забывать, что при этом тетя не всегда была одна.

От этой мысли Пруденс ощутила прилив почти физической боли. Она повернулась так резко, что смахнула со своего туалетного столика фарфоровую статуэтку богини Дианы, которая звонко раскололась, брызнув во все стороны осколками. В длинном ворсе ковра запутался зубчатый кусочек лепного рта прекрасной богини, словно браня девушку за столь нехарактерную для нее вспышку раздражения.

Две служанки втащили медную ванну и наполнили ее душистой водой. Они вымели осколки статуэтки и молча удалились, прихватив с собой разорванную одежду Пруденс, которую она приказала сжечь.

Приняв ванну, девушка набросила на себя халат и присела к туалетному столику. Она убрала волосы с лица, скрутив их на затылке в тугой узел, и закрепила шпильками. Ни одному влажному завитку не было позволено выбиться из строгой прически. «Тяжелые волосы. Невозможные волосы», — подумала девушка. Они плохо пудрились. Они вились непослушными прядями. Сколько раз тетя предлагала обрезать их и прикрыть модным париком. Пруденс отказалась носить парик, но ее волосы, по возможности, были всегда гладко зачесаны.

«Тебе не нужна поэзия, Пруденс. Ты — сама поэзия».

Хриплый голос преследовал девушку. Она сдавила пальцами виски, стараясь избавиться от этого наваждения: разбойник с большой дороги прятал лицо в ее невозможных волосах; его теплое сладкое дыхание шевелило тяжелые завитки. Он вглядывался в глубину фиалковых глаз, умоляя разрешить ему прикоснуться к ее обнаженному телу.

Пруденс воткнула еще одну шпильку в тугой узел, намеренно стараясь причинить себе боль. Она открыла шкатулку из вишневого дерева, достала из нее тяжелые очки и водрузила их себе на нос. Отец выкроил время, оторвавшись от напряженной работы над своими изобретениями, чтобы изготовить их для нее.

Подняв голову, Пруденс взглянула на свое отражение. Пылкая девушка, которая провела ночь в объятиях разбойника, исчезла. Ее место заняла невзрачная женщина с ничем не примечательным лицом Пруденс Уолкер. Дурнушка Пруденс, послушная дочь, благоразумная племянница.

Толстые стекла очков, как щиты, скрывали ее глаза, но придавали остроту ее зрению. Ей никогда не хватало мужества объяснить своему отцу, что мир неясных очертаний, в котором она пребывала, позволял ей не замечать жестокости и несправедливости реальной жизни.

Пруденс рывком сняла очки. Ее отражение в зеркале расплылось, стало туманным и серым, как поверхность озера в дождливый день.

Освинцованное оконное стекло искажало мир. Солнечные лучи, проникая сквозь него, рассыпались на полу изумрудным сиянием. Себастьян услышал, как тихо за его спиной отворилась массивная дверь. Не оборачиваясь, он переступил с ноги на ногу, чтобы скрыть, что он все еще тяжело опирался на трость.

Персидский ковер заглушал шаги д'Артана. Он усаживался за стол орехового дерева, когда Себастьян повернулся к нему лицом. Старик откинулся на стуле и обхватил подбородок своими костлявыми пальцами. Загадочная улыбка тронула его тонкие губы. Он не предложил Себастьяну сесть. В комнате не было ничего, кроме стола и троноподобного стула. Себастьян знал, чего ожидал д'Артан. Старик будет хранить свое таинственное молчание до тех пор, пока он не заговорит первым. Но Себастьян твердо вознамерился не доставлять ему этого удовольствия. Он сжал позолоченный набалдашник своей трости, выжидая.