Эхо первой любви - Мария Воронова Страница 11

– Я хотела просить у тебя прощения за это, – со слезами в голосе воскликнула Лена.

– Лена, милая, я давно тебя простил! – Мстислав Юрьевич взял ее за руку и крепко сжал. – Это правда. Так что если ты мучаешься, то не надо, честно, не держу на тебя зла.

– Да? – переспросила она, отступив на полшага. – И за то, что я тебе не написала, что выхожу замуж, тоже простил?

– За это вообще благодарен по гроб жизни, – признался Зиганшин. – Если бы узнал про это в армии, так сразу бы и умер, наверное. Это большая удача для меня оказалась, что ты нашла в себе силы поддерживать до конца нашу переписку.

– Я храню все твои письма, Митя, – сказала Лена тихо, – и порой перечитываю, когда мне совсем тяжело.

– Я тоже твои храню. Хотел сжечь, да не смог.

– Вот видишь…

– Вижу.

Повисла долгая и тягостная пауза.

– О, я так разволновалась, увидев тебя, что совершенно забыла о своих обязанностях хозяйки, – воскликнула Лена, отходя от Мстислава и опускаясь в кресло, – могу ли я предложить тебе поужинать?

Тот покачал головой.

– Легкие закуски? Чай? Кофе? Серьезно, Мить, давай что-нибудь закажем!

– Я слишком волнуюсь от встречи с тобой, чтобы есть. Давай просто поговорим, ладно?

Она кивнула и уставилась в пол. Мстислав взглянул на ее щиколотки и вспомнил, в какой приходил от них восторг. Казалось бы, красивые ноги, ну и что, а ему в линиях тела Лены мерещился ключ от мироздания.

В вырезе ее простого черного платья Зиганшин заметил чуть ниже ключицы хорошо знакомую ему маленькую родинку. Как странно, родинка на месте, а человек перед ним другой. И он сам стал другим. Эх, время…

Мстислав сел в кресло напротив, украдкой взглянув на часы. Если он опоздает и не сможет вовремя забрать детей и маму из кинотеатра, получит серьезный нагоняй.

«Удивительно, чем заняты мои мозги, – с грустью подумал он, – еще совсем недавно мне казалось, что если я увижу Лену, то все остальные мысли покинут меня раз и навсегда».

– Если бы ты знал, как я жалела, если бы только знал… – Лена приложила кончики пальцев к вискам, и Зиганшину показалось в этом жесте что-то нарочитое.

«Да нет, Зиганшин, успокойся, что за чушь лезет тебе в голову! Просто ты столько лет любил Лену и так мечтал о встрече, что теперь, когда эта встреча действительно произошла, тебе мерещится то, чего нет».

– Лена, милая, но что я мог поделать? – сказал он вслух. – Ты была уже официально замужем, когда я все узнал, иначе, конечно, я бы за тебя поборолся.

Лена поднялась, прошла до окна и обратно, и Зиганшин следил за ее плавными движениями как зачарованный.

Встав рядом, она положила руку ему на плечо, и Мстислав даже сквозь грубую ткань формы ощутил тепло ее ладони.

– Митя, если бы можно было все вернуть…

Он промолчал. Если что-то и нельзя сделать в этой жизни, так это вернуть прошлое или изменить его.

– Я часто думала о тебе и очень тосковала. А ты меня вспоминал?

– Каждую секунду. Ты всегда была в моей душе и всегда будешь, пока я жив.

– Так, может быть… – Лена шагнула к нему ближе, и Зиганшин вскочил на ноги, понимая, что надо все остановить, прежде чем она сделает что-нибудь, о чем ей потом неприятно станет вспоминать.

– Это надо делать от надежд, а не от воспоминаний, – сказал он неловко.

– Ты совсем-совсем разлюбил меня?

– Конечно, нет! Только вот что, Лена: любовь к тебе – это лучшее, что было в моей жизни. Лучшая часть меня. Можно сказать, все хорошее, что во мне есть или когда-то было, все это моя любовь к тебе. Я не мастер говорить красиво и, наверное, слишком волнуюсь сейчас, чтобы четко и понятно объяснить тебе, что чувствую, просто то, что было у нас с тобой, остается для меня самым важным, самым чистым и возвышенным. Прошу тебя, не отнимай у меня этого.

Лена улыбнулась грустно и ласково и, не сказав больше ни слова, глазами показала ему на дверь.

Мстислав Юрьевич вдруг так остро захотел к ней, прижаться и крепко стиснуть, как в юности, что, чувствуя, как самоконтроль стремительно слабеет с каждой секундой, выскочил в коридор. Только там он перевел дыхание, но все еще был как сумасшедший или пьяный, пока ехал в лифте.

В холле к нему неожиданно подошла Клавдия, о существовании которой Зиганшин успел напрочь забыть.

Понадобилось довольно много времени, прежде чем он сообразил, что она специально его ждала, чтобы отвезти обратно. «Где взяла, там положила», – вспомнил он любимое изречение Льва Абрамовича и отказался от помощи.

– Вы считаете меня плохим водителем? – напористо спросила Клавдия.

– Что вы, – махнул головой Зиганшин, – просто разговор меня сильно взволновал, и я хотел бы пройтись пешком.

– По такой погоде?

Но Зиганшин не дал втянуть себя в дискуссию, а заметив, что на девушке нет пальто, быстро пробормотал все положенные благодарственные и восхищенные слова и юркнул за дверь, решив, что пока Клавдия оденется, он будет уже очень далеко.

Николай Алексеевич, дежурный травматолог, пришел на вечерний обход своих больных и надолго застрял у Фриды в ординаторской. Она заполняла документы под разглагольствования доктора и думала, как бы деликатно намекнуть коллеге, чтоб поискал себе другие свободные уши. Николай Алексеевич, кажется, питал к ней определенного рода склонность, не любовь и не влюбленность, а самый простой мужской интерес. Он просиживал в реанимации гораздо дольше, чем того требовали интересы больных, и хоть прямо не предлагал переспать с ним, но без всякой необходимости прижимался, приобнимал Фриду и заглядывал ей в глаза, ожидая поощрительного сигнала, подтверждения, что более откровенные его действия будут приняты благосклонно. В этом прощупывании почвы Фриде виделось что-то трусливое, и травматолог совсем не нравился ей, несмотря на то что был молод и безусловно хорош собой.

Николай Алексеевич чем-то напоминал ей гоголевского Ноздрева. При взгляде на этого парня невольно вспоминалось: «здоровье, казалось, так и прыскало с лица его».

К сожалению, сходство этим не ограничивалось. Травматолог очень много болтал, громко и напористо разглагольствуя о собственных недюжинных талантах, которые ему по прихоти злого рока приходится реализовывать в таком убогом месте, как эта больничка. Потом переходил к рассказам о том, как прекрасно живут врачи в других учреждениях, как они много получают и официально, и в карман, причем называл для примера совершенно гомерические суммы.

Фрида не вслушивалась, но все равно было неприятно, что доктор так запросто расположился у нее в ординаторской и городит всякую чушь, не имеющую ничего общего с реальностью, а выставить его вон у нее не хватает духу.

Она слишком много слышала об умениях доктора от самого доктора, а не видела почти ничего, и когда он начал сыпать цифрами гонораров, которые берут врачи в «нормальных местах», ей захотелось сказать, что всех денег мира не хватит, чтобы Николай Алексеевич сделал что-нибудь хорошо и качественно.