Голос сердца - Юлия Богатырёва Страница 11

Бесстрастная маска, скрывавшая его эмоции раскололась вдребезги, и я увидела его боль, гнев и обиду. Это многое мне о нем рассказало. Наконец-то я осознала, в чем у нас с Идолбаевым возникло недопонимание:

— Нет, Адам, не правильно. Тогда я тоже боялась. Мне хотелось убежать от тебя подальше. Я бы так и сделала, да только выход был заблокирован. И у меня не осталось выбора. Если не можешь от своего страха убежать, то надо встретить его лицом к лицу и сквозь него пройти, надо сделать его незначимым, затолкнуть подальше, забыть о нем на время. А вместо него надо сосредоточится на чем-то другом, более важном, чем страх. Это и есть смелость, Адам, понимаешь? Смелость — это не отсутствие страха, он никуда не девается. Смелость — это сосредоточенность на чем-то более важном, чем страх.

Парень так внимательно слушал меня, как будто я открывала ему великие тайны. Неужели он этого не знал? Пока я говорила, обида и гнев постепенно покинули его лицо и оно приняло задумчивое выражение. В глазах мелькнуло любопытство:

— И на чем же ты сосредоточилась в тот раз?

Я пожала плечами:

— Наверное, на своем чувстве справедливости. Мне показалось очень несправедливым, что староста пострадает за то, что просто пытается быть хорошей старостой.

— Хм, тогда мне все равно не ясно, откуда у тебя взялось твое спокойствие: я думал, ты сосредоточилась на нем — парень устало провел рукой по своим темным слегка вьющимся волосам.

— Да, так и есть. На спокойствии я тоже сосредоточилась, но уже потом… Как тебе объяснить? Толчком послужило чувство справедливости, оно помогло приглушить мой страх. Но твою ярость было этим не победить. Нужен был дополнительный противовес. И вот спокойствие и равновесие стали этим противовесом. Я старалась сосредотачиваться на них изо всех сил по двум причинам: во-первых они нужны были тебе для погашения ярости, а во-вторых они нужны были мне, чтобы приглушать мой страх и быть смелой. Видишь, все просто.

— Да, действительно, просто — подтвердил Идолбаев и хмуро добавил — если ты все это так хорошо понимаешь, то почему думаешь, что не справишься с моей яростью в следующий раз и говоришь, что тебе это не по зубам?

Я призадумалась: а и правда, почему? И тут же поняла:

— Ты не учитываешь один фактор. Мы все постоянно меняемся. Я — человек, и ты — тоже человек, мы не роботы. И наши качества меняются вместе с нами. В один день может оказаться, то твоя ярость выросла, а мое спокойствие осталось на прежнем уровне; в другой день, наоборот, уровень твоей ярости остался прежним, а мое спокойствие — пониженное. И в том и в другом случае, мне — крышка. Я могу тебе помогать без последствий для себя только если мое спокойствие будет сильнее или хотя бы равно твоей ярости. В прошлый раз так было, но я не могу рассчитывать, что так будет вечно. Все меняется.

— Ладно, это я понял — парень вдруг сменил тему и гневно спросил — А теперь, будь добра, постарайся объяснить мне, глупому, так же внятно: почему ты можешь быть смелой, когда я в ярости и продолжаешь меня бояться, когда я вменяемый? Почему не можешь сосредоточится на чем-нибудь кроме страха, когда речь идет о нашей дружбе? Где твое хваленое чувство справедливости? Разве это справедливо, что ты меня судишь по своим старым представлениям, не попытавшись узнать, какой я на самом деле? А вдруг я совсем другой, не такой как ты думала раньше? А даже если и такой. Ты говоришь, все меняется. Так ведь и я тоже могу измениться. Ты об этом не подумала, нет? — и он обиженно отвернулся.

Тут он меня уел. Возразить было нечего. Но про себя я восхитилась: как быстро и грамотно он применил все, что от меня узнал против меня же. Разоружил меня, моим же оружием, если можно так выразиться. Умен, ничего не скажешь. Но если задуматься, он прав: я сужу его по старым представлениям. А за эти несколько дней я столько нового о нем узнала — и все это очень даже хорошие качества, которые я в нем раньше не замечала. Так может я и вправду дура, что боюсь с ним дружить?

Вот он сидит тут такой обиженный и удрученный, но старается виду не показывать. А я все равно вижу. Я столько гадостей ему наговорила, а он даже не разозлился. Точнее, разозлился, конечно, но больше обиделся. Совсем не та реакция, которую я ожидала от него получить в начале разговора. Значит, я и вправду его настоящего не знаю, а мозг продолжает бояться просто по привычке. Какая глупость! Так, надо как-то срочно все исправить.

И тут в аудиторию быстрым шагом вошел запыхавшийся преподаватель по налоговому праву и обрадованно констатировал:

— Ах, вы еще здесь! Это хорошо. Я немного задержался. И раз у нас осталось мало времени, давайте рассаживайтесь и начнем работать.

«Ничего себе, немного задержался» — подумала я — «его немного на полпары растянулось». Адам вдруг встал и сказал:

— Ладно. Я пойду, сяду в другом месте — лицо у него опять было каменное, и на меня он не смотрел.

А я внезапно осознала, что извиняться надо сейчас, другого шанса не представится. От страха, что Идолбаев сейчас уйдет, я схватила его за руку (чего бы никогда себе не позволила при других обстоятельствах) и затараторила скороговоркой:

— Нет, Адам, подожди. Мы не договорили. Сядь, пожалуйста, я тебя очень прошу. — я смотрела на него снизу вверх, мысленно уговаривая опуститься обратно на скамейку. Услышав о моей просьбе, парень очень растерялся и опасливо покосился на свою руку, которую я пока не собиралась отпускать, но все же молча сел обратно.

Препод в это время начал громогласно обсуждать с Мишей Ершовым что-то из прошлой лекции. Я не вслушивалась, мне все это было не важно. Из-за того, что семинар начался, я не могла продолжить разговор с Адамом. Ждать целых полпары я тоже была не в состоянии, боясь, что он успеет вообразить за это время невесть что, очень далекое от реальности. Поэтому отпустив руку бедного парня, я быстро вырвала листок из тетради и, собравшись с силами, написала:

«Адам, прости меня. Признаю: ты прав, а я — нет. Я все поняла. Теперь я больше тебя не боюсь. Ты еще хочешь со мной дружить или уже передумал?»

Сложив листок в четверо, я сунула его Идолбаеву в ту саму руку, за которую так отчаянно хваталась две минуты назад. Адам недовольно покосился на меня, но листок взял. Развернул и прочитал. Подумал, посмотрел на преподавателя и еще раз прочитал. Сложил листок в восьмушку и убрал в карман брюк. И ничего не сказал, даже не взглянул на меня ни разу. Похоже, он пытался мне таким образом отомстить за мою глупость, наверно очень сильно обиделся. Или и вправду передумал? Я терялась в догадках.

А листок почему-то не порвал и не выкинул, в карман спрятал. Решил сохранить как сувенир на память или это своеобразный трофей, подтверждающий мою капитуляцию? Я старалась думать о чем угодно, о всяких пустяках лишь бы не думать о главном: простит он меня или нет. И только через пять минут таких мучений (показавшихся мне вечностью) он посмотрел на меня своим внимательно-изучающим взглядом. Долго смотрел, у меня все нервы натянулись и завибрировали как струны, хоть до этого мне казалось, что дальше им натягиваться некуда. А затем улыбнулся мне своей обаятельной улыбкой, которая мне еще утром так понравилась, и сказал шёпотом, наклонившись почти к самому моему уху: