Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная - Маргарет Джордж Страница 115

Антоний взглянул на меня с особенным выражением: не как муж или любовник, а как доверенный советник.

— Есть мнение — и я не могу полностью его отмести, — что Цезарь был убит, поскольку утратил связь с Римом. Знаешь, как думали об этом римляне? Они считали, что долгое отсутствие сделало его чужим для них. В противном случае он смог бы уловить, как вокруг него закручивается водоворот недовольства…

— Он понимал это! — пылко возразила я, вспомнив, какие муки причиняло ему такое понимание.

— Если бы он действительно это понимал, он бы знал, что народ не принимает его намерение снова бросить их на три года и отправиться в Парфию! Им надоело, что ими управляет из чужих стран недостижимый и невидимый, далекий… царь.

Мне невольно пришлось задуматься. Он говорил разумные слова, но как тут поступить?

— Мне страшно отпускать Цезариона, — призналась я.

Боялась ли я, что он не вернется, увлеченный в круговерть жизни Рима?

— Ему нужно увидеть все собственными глазами, — возразил Антоний. — Только таким образом мы сумеем ослабить власть Рима над его воображением.

Я лежала в ту ночь без сна, глядя на потолок, на отблески мерцающей, почти выгоревшей лампы, и продолжала думать о Риме. Антоний по-прежнему имел там немало сторонников: сенаторов, что поддерживали его, старых республиканцев и аристократов. Римляне помнили и чтили его деда — консула и прославленного оратора, как и отца — первого из римлян, получившего неограниченные полномочия военного командования. Его мать происходила из знатного рода Юлиев. Все это пока позволяло ему сохранять сильные позиции, но надолго ли? То, что не находится перед глазами, выветривается из памяти, а Октавиан вечно на виду и делает все для умаления влияния Антония. Чем дольше так будет продолжаться, тем хуже для Антония конец. И все же он не может сейчас ехать туда, особенно после парфянского унижения и расставания с Октавией. Все, что я говорила против этого, было правдой. Но его власть в Риме действительно ослабевала, что таило в себе серьезную угрозу.

Лепид сошел со сцены… Секст разгромлен… С Октавией покончено… Все, что заставляло Октавиана по той или иной причине мириться с Антонием, устранено. Фактически они уже пребывают в состоянии войны. Когда Антоний поймет это?

Поскольку я трезво смотрела на мир и видела вещи такими, какие они есть, а не такими, какими мне бы хотелось их видеть, я поняла: лучше отпустить Цезариона в Рим с Олимпием. Если тебя победили, то лучше заключить мир и выговорить наиболее благоприятные условия. Цезарион поедет в Рим, тут уж ничего не поделаешь. Но я должна его как следует подготовить.

— Рим расположен не на море, — сказала я.

— Я знаю, — с гордостью отозвался сын. — Я подробно изучил карты.

— Это значит, что там нет морских бризов, и летом очень жарко. Гораздо жарче, чем в Александрии. Кроме того, здания там низкие и построены из кирпича, улицы узкие и петляющие, отчего кажется, что в городе очень темно и тесно.

— Зато есть сады…

— Да, на старой вилле, что была у Цезаря за Тибром, ты там жил ребенком. Теперь сады стали общественными, и у всех римлян появилась возможность подышать свежим воздухом.

Прекрасные сады, навевающие умиротворенность и спокойствие… Неужели теперь их наводнила потная, дурно пахнущая толпа?

— Я побываю везде, где ты гуляла, — сказал Цезарион серьезно.

Он воспринимал это как настоящее паломничество.

— Ты можешь увидеть в Риме и меня, — сказала я ему. — Сходи в храм Венеры Прародительницы, фамильный храм Юлиев. Он находится на новом Форуме. Внутри есть моя статуя. Когда твой отец поставил ее там, это наделало много шума.

Я чуть было не добавила, что он занимался со мной любовью в пустом храме, в тени статуй, но вовремя опомнилась и чуть не покраснела. Как молода я тогда была, как неопытна… Зато Цезарь всегда делал то, что хотел и где хотел. Неужели его сын унаследовал это? Нет, вряд ли.

— Будь осторожен, — сказала я. — Смотри в оба и не упускай ничего. А потом возвращайся.

«Возвращайся домой», — хотела сказать я, но воздержалась.

Кто знает, вдруг его настоящим домом окажется Рим? Кому, в конце концов, должен принадлежать Рим, как не сыну Цезаря?

— Вот, — сказала я, вручая сыну медальон, который берегла для него. — Пора тебе взять его. Он твой — от самого Цезаря.

Прославленной царице Египта Клеопатре — от скромного ученика лекаря, совершенствующего в Риме свое мастерство.

Привет тебе, о царица всей красоты мира, темноволосая, как безлунная полночь, стройная, как Нил перед разливом, изящная, как змея, охраняющая корону твоих предков!

Припадая губами к драгоценным камням, украшающим твои сандалии, я преисполняюсь гордости при мысли о том, сколько несчастных невежд по всему миру лишены безмерного счастья целовать твои ноги. Я дал обет служения твоей красоте и здоровью. Я готов взбираться по осыпающимся утесам пустыни, чтобы добыть травы для смягчения твоей кожи; готов нырять в холодные водные глубины вод, омывающих Родос, чтобы поднять со дня лучшие губки для омовений; готов доить пантеру, чтобы ее молоко сохраняло белизну твоих рук. Я готов…

Теперь, когда первый оборот свитка заполнен, можно и покончить с этой чепухой. Уверен, ни один шпион дальше читать не станет: льстивое словоблудие усыпит его бдительность. Но тебе, может быть, оно доставило удовольствие. Ну, признайся же. Ожидала ты получить от меня подобное? Или решила, что это письмо от Антония? Наверное, такие слова ты слышишь от него, когда вы остаетесь наедине.

По крайней мере, именно об этом толкуют здесь, в Риме. Я наслушался достаточно, особо и подслушивать не приходилось. Порой я с трудом удерживаюсь, чтобы не закричать: «Нет, Антоний не принимает послов в нижнем белье! Нет, он не использует золотой ночной горшок!» Клянусь, это говорят о нем и добавляют: «Такого устыдилась бы сама Клеопатра». Его изображают развращенным, испорченным, изменившим римской природе — и все, разумеется, из-за пагубного влияния царицы Египта. Нам нет нужды спрашивать, кто распространяет эти слухи, но они ходят повсюду. Еще бы — ярко, красочно, скандально! Люди всегда предпочитают шумный скандал обыденной серой правде.

Октавиан, напротив, изображает себя образцом исконного римского благочестия, чем-то вроде земной тени Цезаря. Называют его не иначе, как «сыном божественного Юлия». Будучи приверженцем незапятнанной белизны, он и Рим норовит сделать белым, как наш величественный город, на что и он намекнул своим верным сподвижникам. Они послушно оплачивают общественные работы из собственных кошельков. Повсюду воздвигаются новые храмы, базилики, монументы, библиотеки, амфитеатры. Поговаривают даже, что Октавиан собирается построить для себя на берегах Тибра огромный мавзолей.

Даже вони поубавилось, поскольку Агриппа распорядился вычистить Большую клоаку и выстроил новый акведук, чтобы поступало больше воды. И (несомненно, по просьбе его повелителя) даровал народу право бесплатного посещения бань и театра, открыл доступ в Цирк, проводит раздачи еды и одежды. Октавиан хочет, чтобы народ видел в нем великого благодетеля всего Рима.