Влюбленные женщины - Дэвид Герберт Лоуренс Страница 115

— Может, еще Джеральд… и Гудрун… — замялся Беркин.

— Как получится. Что толку беспокоиться? Мы ведь не можем их изменить.

— Конечно, нет, — согласился он. — Нельзя даже пробовать — пусть и с самыми лучшими намерениями.

— Но ты хочешь на них надавить? — спросила Урсула.

— Возможно, — сказал он. — Зачем ему быть свободным, если это не в его натуре?

Урсула немного помолчала.

— В любом случае мы не можем сделать его счастливым, — сказала она. — Это он должен сделать сам.

— Конечно. Но нужно же общаться с другими людьми, иметь окружение?

— Зачем? — спросила она.

— Не знаю, — смутился Беркин. — Обычно люди тоскуют по друзьям, хотят дружеских связей.

— Но почему? — настаивала Урсула. — Почему ты тянешься к другим людям? Почему они необходимы тебе?

Это задело Беркина за живое. Он нахмурился.

— Значит, ограничимся обществом друг друга? — его голос напрягся.

— Да. А чего ты еще хочешь? Если кто-то окажется рядом, ну и пусть. Но зачем нам гоняться за ними?

Напряженное лицо Беркина выражало недовольство.

— Понимаешь, — начал он, — я всегда представлял себе, как мы счастливо живем в окружении друзей, обретя свободу среди людей.

Урсула призадумалась.

— Да, этого хочется. И так должно случиться. Усилием воли ничего не добьешься. Тебе всегда кажется, что ты можешь заставить даже цветы проклюнуться. Люди должны любить нас только потому, что уже нас любят — заставить их невозможно.

— Ты права, — согласился Беркин. — Но разве нельзя что-то предпринять? Разве надо жить так, словно ты один в мире, единственное существо на земле?

— У тебя есть я, — сказала Урсула. — Зачем тебе другие? Зачем нужно вынуждать людей соглашаться с тобой? Почему ты не можешь быть сам по себе, как говоришь? Ты пытаешься подчинить Джеральда — как прежде пытался подчинить Гермиону. Тебе надо научиться быть одному. У тебя есть я. И все же тебе хочется заставить и других людей любить тебя. Неприятная черта. Ты изо всех сил пытаешься добиться этого. Но ведь тебе не нужна их любовь.

Лицо Беркина пылало от смущения.

— Ты так думаешь? — сказал он. — С этой проблемой мне не справиться. Я знаю, что хочу полного и совершенного союза с тобой, у нас он почти сложился, он есть. А все остальное… Хочу ли я подлинных, абсолютных отношений с Джеральдом? Хочу ли я конечного, почти неземного союза с ним — отношений на пределе наших возможностей? Или не хочу?

Урсула долго не сводила с него необычно горящих глаз, но ничего не говорила.

В этот вечер Урсула вернулась домой сияющая, глаза ее ярко блестели, и это вызвало раздражение у домашних. Отец вернулся домой только к ужину, уставший после вечерних занятий и долгой дороги домой. Гудрун читала, мать молча сидела.

Неожиданно Урсула объявила всей честной компании веселым голосом:

— Мы с Рупертом завтра женимся.

Отец резко к ней повернулся.

— Вы — что? — переспросил он.

— Завтра! — эхом отозвалась Гудрун.

— Да ну! — вырвалось у матери.

Урсула только радостно улыбалась и молчала.

— Завтра женимся! — грубо выкрикнул отец. — Как это понимать?

— Так и понимать! — сказала Урсула. — А что, нельзя? — Эти слова всегда выводили отца из себя. — Все в порядке — завтра идем в регистрационное бюро…

После этих с блаженным видом произнесенных слов в комнате опять воцарилось молчание.

— Это правда, Урсула?! — изумилась Гудрун.

— А к чему такая секретность? — довольно высокомерно потребовала ответа мать.

— Нет никакой секретности, — сказала Урсула. — Вы все знали.

— Кто знал? — заорал отец. — Кто знал? Что ты имеешь в виду, говоря «вы все знали»?

Отец впал в неуправляемый гнев, такое с ним случалось, — Урсула мгновенно закрылась.

— Всем было известно, — холодно ответила она, — что мы собираемся пожениться.

Воцарилось зловещее молчание.

— Вот как! Нам, оказывается, это было известно? Как же! Да разве мы что-нибудь знаем о тебе, хитрая сучка!

— Отец! — гневно вспыхнула, заливаясь румянцем, Гудрун. Затем холодным, но вежливым голосом обратилась к сестре, как бы взывая к ее благоразумию: — Но твое внезапное решение не опрометчивое?

— Вовсе нет, — ответила Урсула с той же наигранной веселостью. — Руперт уже несколько недель ждет моего согласия, разрешение на брак давно получено. Только я… не была еще готова. А сейчас готова, и что же в этом плохого?

— Ничего, — сказала Гудрун, но в голосе слышался холодный упрек. — Ты можешь делать все, что считаешь нужным.

— «Я готова», я — вот что важно, так ведь? «Я не была еще готова», — передразнил отец Урсулу, желая оскорбить ее. — Ты, и только ты — это главное.

Урсула выпрямилась, откинула голову, в глазах вспыхнул опасный желтый огонек.

— Я самостоятельный человек, — заявила она, раненная в самое сердце. — Я знаю, что никому не нужна. Вы только издеваетесь надо мною, а на мое счастье вам наплевать.

Отец слушал, подавшись вперед, лицо напряжено, как камень, хоть искры высекай.

— Урсула, что ты несешь? Попридержи язык! — крикнула мать.

Урсула резко повернулась, в глазах пылал огонь.

— Нет уж, не буду, — воскликнула она. — Не стану молчать и позволять над собой издеваться. Какое имеет значение день, когда я выхожу замуж, какая разница! Это касается только меня.

Отец напрягся, как кот, готовый к прыжку.

— И никого другого не касается? — проревел он, приближаясь к дочери. Урсула невольно отпрянула.

— Нет, конечно. А кого это может касаться? — упрямо ответила она, хоть и съежилась от страха.

— Выходит, мне все равно, что ты делаешь и что из тебя выйдет? — крикнул он странным, похожим на плач голосом.

Мать и Гудрун замерли, словно под гипнозом.

— Да, все равно, — пробормотала Урсула. Отец стоял совсем рядом. — Ты хочешь только…

Она понимала, что продолжать опасно, и остановилась. Отец напрягся, как пружина.

— Чего? — потребовал он ответа.

— Давить на меня, — запинаясь, произнесла Урсула. Она еще не кончила говорить, как отец закатил ей пощечину, от которой она отлетела к двери.

— Отец! — крикнула Гудрун не своим голосом. — Так нельзя!

Отец застыл на месте. Урсула пришла в себя, ее рука лежала на ручке двери. Она медленно выпрямилась. Отец был в нерешительности.