Нежная война - Джулия Берри Страница 12

То же самое говорили и в 1914 году.

– Как прошли вчерашние танцы? – спросил дядя Чарли. – Танцевал с какими-нибудь симпатичными девушками?

Джеймс уставился в пол, чувствуя на себе пристальный взгляд дяди.

– Познакомился с кем-то? – усмехнулся он.

Этот вопрос не требовал ответа, и Джеймс промолчал.

– Вот и славно, – сказал его дядя. – Совсем скоро тебе пора будет уезжать. Ты заслуживаешь немного повеселиться.

Эти слова заставили Джеймса поморщиться. Мисс Хейзел Виндикотт не подходила под определение «немного повеселиться». Она значила для него гораздо больше.

Джеймс быстро доел свой обед, поблагодарил дядю Чарли и отправился бродить по Лондону. В конце концов юноша оказался в кинотеатре, в одиночестве, за просмотром какого-то посредственного фильма, после чего он вернулся домой и лег спать. В это время Хейзел с матерью слушали проповедь военного священника о том, как бог приглядывает за английскими солдатами на фронте.

«Только не за нашим органистом», – подумала Хейзел.

Ее отец был в Таун-холле – так назывался небольшой театр и музыкальный зал в Попларе, где он играл на фортепьяно по воскресеньям. Когда проповедь закончилась, Хейзел проводила мать до дома, а затем собралась в Таун-холл, чтобы провести вечер с отцом.

– Это не место для юной леди, – сказала ее мать. – Твоему отцу это не понравится.

– Я буду переворачивать для него страницы, – заверила ее Хейзел. – И ни на шаг от него не отойду.

И она не солгала. Девушка провела уютный вечер рядом с отцом, одетым в шляпу-котелок и полосатую рубашку с бабочкой. Его ловкие пальцы вдыхали жизнь в такие мелодии, как «Велосипед для двоих», «Я – Генри Восьмой», «Берти из Боу» и, конечно, «Типперэри».

Хейзел понимала, что игра отца не впечатлила бы месье Гийома – ее репетитора, – но ей все равно нравилось за ним наблюдать. Когда она была совсем крошкой, папа сажал ее на колени и играл так, словно ее кудрявая голова не закрывала ему ноты. Его гибкие руки с легкостью подчиняли себе октавы, исполняя популярный репертуар звезд музыкальных залов.

И они были настоящими звездами. Вечер за вечером исполнители завладевали сценой и сердцами жителей Поплара. Они выступали, они кланялись, а затем спешили к автомобилю, припаркованному на задней улице, чтобы успеть в следующий зал, чтобы снова выйти на подмостки. Самые популярные из них могли петь, танцевать, рассказывать шутки и показывать пантомимы всю ночь напролет. В цветастых костюмах, в офицерской форме, в откровенных платьях и блестящих пиджаках. А некоторые – с выкрашенным в черный цвет лицом.

Такие артисты приводили зрителей в восторг.

– Посмотрите на смешного негра! – визжали женщины. – Спой еще раз, черномазенький!

Но отцу Хейзел это не нравилось. Когда выступали мужчины с черной краской на лице, его рот складывался в напряженную, прямую линию, а взгляд не отрывался от клавиш.

– Твой папа – трус, Хейзи, – сказал он. – То, чем они занимаются – неправильно. Это отвратительно и не по-христиански. Если бы я был мужчиной, я бы уволился в знак протеста.

Отец взял ее за руку.

– Чем бы ты тогда занялся?

– Это не важно, – вздохнул он. – Я – трус. Я поддерживаю эту чушь, чтобы платить по счетам. Помни, мы все – божьи дети. Будь смелее меня.

Хейзел не могла представить себе ситуации, в которой ей понадобилось бы проявить смелость. Но уже очень скоро она вспомнит напутствие отца.

– Я хочу вызвать своего первого свидетеля, – сказала Афродита судье.

Арес кладет подушку на свою оголенную грудь.

– Ты же не позовешь сюда смертных?

– Держи себя в руках, – говорит ему богиня. – Ваша Честь? Вы позволите?

Гефест размышляет: на что он соглашается? План побега? Попытка позвать на помощь? Но она зашла так далеко в своей истории. Ему любопытно, и он молча кивает.

Она бросает взгляд на окно. По нему проносится яркий световой луч, и уже через секунду они слышат стук в дверь.

– Заходи, – говорит Афродита.

В номер заходит высокий мужчина в свободном полосатом костюме голубого цвета, гибкий и атлетичный. На нем яркий галстук цвета фуксии, бело-коричневые оксфорды и белая шляпа, надвинутая на лоб.

Слишком много мужской красоты для одной комнаты. Вновь прибывший просто прекрасен. Греческий профиль, мускулистая фигура, золотистое сияние кожи. Он идеален.

Молодой мужчина видит пленников, накрытых золотой сетью, и фыркает от смеха.

– Даже не представляю, что у вас тут происходит, – он поднимает руки в воздух. – Но я вас не осуждаю. В конце концов, не я здесь судья, – юноша замечает в руках Гефеста судейский молоточек.

Посмотрев на Афродиту, он приподнимает шляпу в приветственном жесте.

– Добрый вечер, сестренка.

– Добрый вечер, Аполлон, – отвечает богиня. – Закат сегодня особенно прекрасен.

– Приятно, что ты заметила, – он прыгает на кровать, проверяя, насколько в матрасе упругие пружины. – Так что у вас происходит?

– Трибунал ревнивого мужа, – объявляет Арес. – Его жена выбрала мужчину получше.

– Тебе нужно окунуться в ледяную воду и прийти в себя, – вмешивается Гефест.

– Она рассказывает историю, – говорит Арес Аполлону. – Чтобы объяснить, почему она выбирала меня. Почему Любовь любит Войну, так сказать.

Он чувствует себя умным. Редкое явление за пределами поля боя.

– Ты вообще слушал меня все это время? – огрызается Афродита.

– Почему Любовь любит Войну? – эхом повторяет Аполлон.

– Дело совсем не в этом, – протестует богиня, но Аполлон уже заинтригован.

– Я просто без ума от Войны, – заявляет он.

Арес морщит нос.

– Что ж, это довольно неловкая ситуация…

– Возможно, в другой раз, – говорит Аполлон с ленивой грацией. – Я не тебя имел в виду.

– И Колизея не хватит, чтобы вместить самовлюбленность этих двоих, – бормочет Гефест.

– Афина – вот кто в моем вкусе, – объясняет Аполлон. – Яростная, прекрасная, невероятная. Война, мудрость и ремесло. Мы были бы отличной парой. Изысканной и модной. Богемной, но приземленной. Только представьте, какие бы у нас были дети.

– Забудь об этом, – говорит Афродита. – Афина не влюбится ни в тебя, ни в кого-либо еще. Поверь мне.

– Я еще завоюю ее сердце, – отвечает Аполлон. – Но, возвращаясь к твоему вопросу, в чем притягательность Войны?

Гефест стучит своим судейским молотком.

– Вопрос отклонен. Меня это не интересует.