Любовь и разлука. Опальная невеста - Сергей Степанов Страница 12

– Великий глад припал! – горестно говорил Иванко Дурыня. – Многие от гладу изомроша. Пристали к Сибири на тридцати стругах, а когда отплыли весной от лешего места, вся ватага на семи стругах уместилась. Остальные струги лежат под горой. Сейчас уж сгнили все, сквозь их дна деревья проросли. Когда проплываю мимо, всегда сворачиваю к тем стругам, дабы помянуть товарищей. Всех, кто сложил буйну головушку: атамана Ивана Кольцо, Никиту Пана, есаула Богдана Брязгу, которого вместе с Иваном Окулом и Саввой Болдырем порубили на зимней рыбалке, Матвея Мещярекова…

Пожилой кормщик шевелил губами, стараясь припомнить всех погибших товарищей, потом безнадежно махал рукой:

– Однако не перечислить всех сгинувших!

Осень вступала в свои права. Сибирские лиственницы, так похожие на русские елки, пожелтели и готовились сбросить свои иглы. По ночам начало подмораживать. Привычные к холоду казаки ночевали на дощаниках, а для опальных дворян разжигали костры на берегу. Костры устраивали по таежному обычаю, клали друг к дружке две сухие лесины, которые тлели всю ночь напролет. От таежного костра исходило ровное устойчивое тепло, но он почти не давал света, так что враг не мог увидеть огня. В один из длинных вечеров, проведенных за таежным костром, кормщик поведал о гибели Ермака.

После голодной зимы, проведенной в Кучумовой столице, поредевшая казачья ватага быстро отправилась. Весной остяки принесли рыбу, летом появились овощи. Памятуя ужасный голод, казаки запасались продовольствием. Ермак обратился к купцам, которые привозили рис и сушеные фрукты из Бухары. Но царь Кучум, уступив казакам в открытой схватке, пытался вытеснить их из своих владений при содействии голода. Кучум запретил бухарским купцам привозить припасы на Иртыш. Бухарцы прислали к Ермаку посланца, который передал, что купцы тайно пройдут мимо кучумовых застав к устью Вагая и там будут ждать казаков.

– Теперь мыслю, заманили они, однако, атамана в ловушку, – сокрушался кормщик. – Все чурбаны заодно. Ведь Кучум родом из Бухары. Абдулла, правитель Бухары, был его закадычный друг и приятель. Бухарские люди замыслили отомстить атаману за то, что мы пограбили их на Волге.

Не подозревая обмана, Ермак взял пятьдесят казаков и с малыми силами поплыл вверх по Иртышу. Чтобы пробраться к устью Вагая, казакам пришлось прорыть перекоп через Агитскую луку. Приплыли к условленному месту, но бухарцев там не оказалось. Раздосадованные казаки вернулись к перекопу и заночевали. В ту роковую ночь разыгралась страшная буря. Ветер выворачивал с корнем вековые деревья, по Иртышу ходили высокие волны. Ливень хлестал уставших от тяжкого дня казаков.

– Каюсь, даже стражу не выставили! Думали, кто сунется в такую непогоду! А хитрый лис Кучум только того и ждал. Напал на нас сонных. Побили на стане Якова, Романа, Петра одного и Петра другого, Михаила, Ивана. Остальным удалось забраться на струги и отплыть. На середине реки хватились – Ермака Тимофеевича с нами нет. Однако не успел атаман добежать до струга и упал в воду. Был он одеян двумя панцирями. Один старый, казацкий, а второй – подарок царя Ивана Васильевича, присланный с сеунчами, когда Ермак Тимофеевич и Иван Кольцо поклонились государю Сибирской землицей. В знак прощения и милости прислал царь тот панцирь. Бит в пять колец мудростно, длиной в два аршина, на груди и меж крылец – печати царские, златые орлы, по подолу и рукавам опушка медная на три вершка. Но тяжел, выплыть в нем немочно.

Старый кормщик прервал свой рассказ, погрузившись в тяжелую думу о погибших товарищах. Марья сидела напротив, не видя его лица в темноте. У соседнего таежного костра ворочалась бабушка. Всхрапывали дяди. Была слышна осторожная поступь казака, ходившего дозором поодаль. Марья прервала молчание вопросом:

– Пропал атаман? Неужто исчез бесследно?

– Однако через неделю его тело принесло иртышской водой к берегу. Татарин Якыш, Бегишев внук, ловил рыбу переметом. Узрел человеческие ноги у берега, накинул переметную веревку и вытащил тело. Понял по панцирю, что не простой казак, позвал других татар. Старый Кайдула-мурза опознал Ермака Тимофеевича. Мурза велел снять с атамана панцирь и бросить его нагое тело на лабаз. Дали знать всем окрестным татарским юртам. Оттуда приезжали абызы и мурзы покуражиться над мертвым атаманом. Каждый приезжавший вонзал стрелу в его тело. Последним приехал царь Кучум с кондинскими и обдорскими князьками. Стреляли стрелами в атамана, пронзали его копьями и попирали ногами. Потом разделили меж собой его доспехи и платье. Один панцирь отдали в приклад шайтану на Белогорье. Другой панцирь взял Кайдула-мурза. Кафтан достался Сейдяку, пояс с саблей отдали думному Караче. Зарыли Ермака под кудрявой сосной на Баишевском кладбище, но могила его доселе неявлена. Спрашивал я у Кайдулаевых детей, где они схоронили атамана, но татары положили на своем Коране смертный завет не вещать про то русакам. Сказали только, что берут с его могилы землю и дают пить с водой тем, кто болен утробою. И от того питья выздоравливают. Однако я еще встречусь с Кайдулаевыми детьми, выведаю у них место погребения атамана, – с угрозой пообещал кормщик.

Проделав семьсот верст по Туре, дощаники доплыли до Тюменского городка. Кормщик хвалился, что собственными руками заложил град Тюмень вместе со своим товарищем Черкасом Александровым из старой ермаковской сотни и царскими воеводами Василием Сукиным и Иваном Мясным. Мыс между Турой и Тюменкой, где срубили острог, был обжитым. Неподалеку лежали развалины Чинги-Туры, про которую говорили, что ее основал сам Чингисхан. Про хана никто доподлинно не ведал, а название Тюмень пошло от татарского слова тумен, что обозначало десять тысяч воинов, или тьму – великое множество. На этом бойком месте всегда толклась тьма-тьмущая разного торгового люда. Чрез древний Тюменский волок шли караванные пути из Бухары и Самарканда на Волгу, здесь сходились струговые и сухопутные пути к северным землям.

На берегу речки Тюменки ревели верблюды. Бухарские купцы, продав свой товар, собирались домой и сворачивали войлочные юрты. Александр Желябужский не утерпел, пошел подразнить диковинных скотов. Махал руками перед мордой плешивого верблюда, а тот жевал свою жвачку, невозмутимо поглядывая на дворянина. Жевал, жевал, а потом плюнул в дядю, измарав вонючей зеленой жижей его однорядку. Александр ругался немилосердно, грозился прийти утром и перерезать всех верблюдов. Но на следующее утро на Тюменке уже не было ни верблюдов, ни погонщиков. Караван ушел, торопясь в дальний путь до снега.

Кроме татар, Тюмень населяло множество ливонских немцев, литовских людей и ляхов. Повсюду слышалась знакомая польская речь. Немцы попали в Сибирь после Смуты. Кого пленили, кто сам подался за лучшей долей. В Сибири их всех, не разбирая роду и племени, поверстали на царскую службу. Русских недоставало, а литвы и немцев – их что песка на речном берегу. Иван Желябужский сошелся с несколькими немцами. Сначала толковали чин чином, потом разговор перекинулся на веру. Немцы были лютеранами, и дядя начал страстно обличать их ересь. Бабушка Федора, заслышав доносящееся с берега Тюменки имя Мартина Лютера, сильно обеспокоилась:

– Ну что Ване неймется спорить и блажить, ровно в причинном месте свербит! Сказано, изыди прочь от еретика и пребудет на душе покой! Государь Иван Васильевич Грозный во время Ливонской войны заспорил в Нарве с пленным пастором. Сказал ему со смехом: «Ну-ка, немецкий поп, расскажи мне без утайки про свою веру, а мы послушаем и, может статься, свою исконную православную веру переменим, ежели ты нас в свою обратишь». Тот по немецкой дури рад стараться. Обманулся спокойствием царя и начал дерзко толковать про своего Лютера. Царь послушал, послушал, но когда пастор сравнил Лютера со святыми апостолами, взъярился, хлестнул его по лицу плетью и крикнул: «А пошел ты со своим Лютером к такой-то матери!» Не приведут к добру эти споры!