Доченька - Мари-Бернадетт Дюпюи Страница 12

Слушая эти жестокие слова, Мари словно окаменела. Такой словесной атаки девочка не ожидала.

Первой мыслью, пришедшей ей в голову, было убежать. Со слезами на глазах девочка бросилась через дорогу, но Макарий успел подставить ей подножку. Мари упала в грязь.

— Ты родилась в грязи, в нее и вернулась! Очень даже справедливо! — насмешливо бросил юноша и вернулся к машине.

Он завел рукояткой двигатель и добавил угрожающим тоном:

— Если надумаешь здесь задержаться, помни, что я тебе пообещал. Имеющий уши да услышит! До скорого!

Мари встала. С одежды капала грязная жижа.

Почему Макарий так с ней обошелся? Девочке было очень стыдно, и она решила ничего не рассказывать Пьеру и его родителям. Она знала, что Жак запросто может пожаловаться хозяину в надежде, что тот приструнит племянника. Но ведь тогда Макарий ее просто возненавидит!

— И где это наша девочка умудрилась упасть? — удивленно спросил Жак, когда она вернулась домой.

— Зацепилась башмаком за корень и упала в лужу, — быстро ответила Мари и опустила голову.

— Боже мой, ты же такая осторожная… Хоть не поранилась? — заволновалась Нанетт. — Посиди у очага, пока одежка просохнет! Не хватало, чтоб ты опять заболела! Как будто мало прошлого раза!

Однако обмануть фермершу оказалось не так-то просто. Мари все еще дрожала, и не только от холода, но и от страха.

«Наверняка ее обидел кто-то из деревенских шалопаев», — подумала Нанетт.

Добрая женщина дала Мари сухие чулки и свое старое платье, потом набросила ей на плечи шерстяную шаль. Усадив девочку перед очагом, она заставила ее выпить горячего бульона.

* * *

В Пасхальное Воскресенье утро началось с поиска яиц. Нанетт упрямо придерживалась этой традиции, хотя Пьер и Мари уже вступили в подростковый возраст. Яйца были раскрашены в яркие цвета. Нанетт потратила на их украшение много часов и, конечно же, работала тайком и по ночам. И вот в праздничное утро подарки, словно по волшебству, появились в зарослях кустарника, окружавших ферму. Но и до Пасхального Воскресенья дети успели собрать немалый «урожай»: вместе со сверстниками они всю неделю, предшествующую большому празднику, ходили от фермы к ферме и с удовольствием пели традиционные лимузенские песни на французском и на патуа, за что их тоже одаривали яйцами.

Мари с недавних пор чувствовала себя уютнее в компании местных детей и почти перестала бояться насмешек.

После полудня подростки постарше, юноши и девушки, собрались, чтобы вместе съесть огромный омлет и потанцевать под звуки виолы и лимузенской волынки. Пьер попросил у родителей позволения отправиться на эти посиделки вместе с Мари, но Нанетт эта идея пришлась не по душе:

— Вы еще маленькие. На танцы, сынок, пойдешь в следующем году. И Мари отправится с тобой, если муссюр разрешит.

Запрет на танцы вовсе не огорчил девочку. Она прекрасно знала, что до «следующего года» они с Пьером придумают себе немало других развлечений.

Время от времени она видела на дороге мсье Кюзенака верхом на своей кобыле. При встрече они обычно здоровались, реже обменивались парой фраз.

Хозяин каждый раз спрашивал одно и то же: хорошо ли кормят девочку на ферме и не слишком ли тяжела для нее работа. Мари эти расспросы смущали, и она едва слышно отвечала «да» и «нет». В присутствии хозяина она всегда робела и даже немного его боялась.

К середине весны окрестные пейзажи стали такими чудесными, что Мари после работы, распустив волосы, чтобы их трепал ветер, часто гуляла по тропкам и холмам. Она старалась держаться подальше от дорог, где мог проехать автомобиль, чтобы не повстречаться лишний раз с Макарием. Свежий деревенский воздух и постоянные заботы Нанетт сделали свое дело: щечки девочки стали румяными и пухленькими, она подросла на три сантиметра.

Не только тело Мари росло, развивался и ее ум. Тысячи мыслей и вопросов обуревали девочку. Она размышляла о том, как устроен мир, и обо всем, что видела и замечала, — почему временами сердится Жак, а Нанетт грустит, почему Макарий так на нее, Мари, сердится… Еще девочка тщетно пыталась понять, почему мадам Кюзенак, хозяйка, такая желчная и недобрая.

В середине апреля исполнилась одна мечта Мари: ей удалось, наконец, подойти поближе к хозяйскому дому, «Бори». И все благодаря традиционной большой весенней стирке.

У Амели Кюзенак были свои, порой довольно оригинальные представления о чистоте и порядке в доме. Так, по приказанию хозяйки каждый год перед праздником Пасхи или сразу после него прислуга собирала все имеющиеся в доме простыни, наволочки, скатерти и прочее белье, и затеивалась грандиозная стирка. Процессом руководила старуха Фаншон, которая сменила Нанетт и вот уже много лет убирала в доме и готовила для хозяев еду. Жена Жака на пару с молоденькой Элоди, племянницей все той же Фаншон, ей помогала. На этот раз Нанетт, недолго думая, взяла с собой Мари. Чем больше рук, тем лучше, ведь нужно и вещи рассортировать, и следить за тем, ровно ли горит огонь под большими глиняными чанами, и тереть мокрое белье… Да и работа, разделенная на четверых, покажется легче. Нанетт дала девочке свою деревянную дощечку, на которую становится женщина, когда полощет белье, и валёк из древесины тополя. Шли они молча, и металлические набойки на их сабо скрежетали о камешки.

И вот, наконец, Мари, волнуясь, ступила на землю, прилегающую к огромному, полному тайн хозяйскому особняку.

Девочка смогла рассмотреть поближе ели, самшиты и кусты красных роз и даже осмелилась пройти мимо фасада с тремя ступенями перед парадным входом и двустворчатой лакированной дубовой дверью. Пробежав взглядом по окнам, она бросилась наутек: девочке показалось, что из одного окна на нее смотрит Жан Кюзенак. И такая мука была написана на его лице, что Мари испугалась.

В полдень женщины сели перекусить на скамейке, тут же, на улице, не спуская глаз с кипящего на медленном огне белья, пока вода и угли делали свою работу.

На следующий день еще теплое белье повезли к реке — полоскать. Мари толкала впереди себя тележку, напевая вполголоса. Она стеснялась Элоди и Фаншон, которые слишком часто с любопытством на нее поглядывали.

После этих трех «постирушечных» дней у Мари осталось впечатление одновременно приятное и горькое. Она увидела Большой дом, сад, конюшню… Амели Кюзенак даже не вышла поздороваться со своими прачками. Жилище хозяев осталось «запретной территорией» со своими секретами и сокровищами — священное место, тщательно оберегаемое от глаз простолюдинов…

* * *

Пришло лето, сезон жатвы. На поле появилась молотилка. Чудовищная машина вызвала у детей живой интерес, замешанный на страхе и восхищении, а вот старики опасались к ней даже близко подходить.

Жан Кюзенак первым в округе решился пустить агрегат на свое поле, несмотря на свою нелюбовь к технике. Он по достоинству оценил экономию времени и людского труда, которую давала обработка полей с помощью молотилки.