Литерасутра. Знаменитые книги в эротическом переложении - Ванесса Пароди Страница 12

Переступая через извивающиеся на полу нагие тела, я приблизилась к распластанному на пыточной скамье Марку Дарси. Из одежды на нем были только свитер с оленями да боксерские трусы с Санта-Клаусом.

– Не знала, что ты любишь извращения, – заметила я.

– Да я здесь так, на всякий случай.

– На какой такой случай?

– Вдруг мы снова сойдемся?

Ура, у меня опять есть парень!

Я подобрала с пола стек и на радостях отхлестала Марка. Взять на заметку: прийти домой и вымыть руки.

– Бриджит, – отдышавшись, позвал Марк.

– Что?

– У тебя на титьках скотч?

Алкозельц: Только прибыл в город, Клитор?

Клитор: Признаться, нет. Я побывал на агоре, ища тебя. Боялся, что уже не найду.

Алкозельц: Неудивительно, ведь я был в бане.

Клитор: Кстати! Помню, как однажды повстречал в парилке юного Сократа.

Алкозельц: Что, правда?

Клитор: Уже тогда он отличался высотой ума.

Алкозельц: В юности я и сам нередко виделся с ним в бане. Чаще всего по вторникам, однако, скажем так, я в те моменты восхищался не умом Сократа…

Клитор: Ты был влюблен в него? Воистину, сиянье разума затмевает красоту телес! Сократ был не красавец: вздернутый нос, коренастая фигура, – но возвышенный ум делал из него Адониса. Естественно, что ты в него влюбился!

Алкозельц: Сказать по совести, нас больше связывали плотские дела.

Клитор: И в пылу страсти, столь свойственной горячей юности, ты все же не забывал просвещаться в беседе с ученым мужем.

Алкозельц: В пылу этот ученый муж не затыкался. Я даже записал наши беседы в свой черный манускрипт. Идем ко мне, я тебе почитаю.

Клитор: Идем. Не сомневаюсь, что сумею убедить тебя: Сократ был великим учителем.

Алкозельц: А, вот и свиток. Мой раб нам почитает. Оливок?

Раб Алкозельца зачитывает отрывок из манускрипта. Клитор тем временем угощается оливками.

Сократ: Я вижу, Алкозельц, что свое тело ты содержишь достойно. Говорят, умом ты столь же силен и сноровист. Скажи мне: что есть знание?

Алкозельц: Отвечу так, мой милый: башмачник знает, как шить обувь, судье ведомо, как чинить правосудие, ну и так далее…

Сократ: Ты хорошо молвил, я слышу в твоих словах страсть. Присядь же ко мне на колени, сейчас мы тебя испытаем. Итак, ты указал на примеры знания, однако не назвал его сути. Что общего у башмачника и судьи в том, как они понимают свои ремесла?

Алкозельц: Отчего не спросишь, чем владею в совершенстве я?

Сократ: Позволь мне пояснить. Ты называешь частные, конкретные формы знания, тогда как я прошу сказать, что есть Знание как идея?

Алкозельц: Так-так… Если я правильно тебя понимаю, то спроси ты меня, что есть Член как идея, и я в ответ указал бы на твой член, то этот член был бы конкретно твоим? И если я потрогаю его, он все равно останется конкретно твоим членом? Даже если я возьму его в рот…

Сократ: Я знаю только то, что я ничего не знаю… ля-ля-ля… правители-философы… тополя… Я повитуха, что помогает тебе родиться к новой жизни. О да-а!

Раб Алкозельца заканчивает читать.

Клитор: На удивление сжатый пересказ.

Алкозельц: Что ж, хотя мне случалось терять нить рассуждений, главное я передал.

Клитор: Какая жалость, что ты не запомнил больше. Хотелось бы полнее ознакомиться с диалектикой Сократа.

Алкозельц: Мы чересчур увлекались созданием прелюбопытнейшей игры теней на стенах нашей, так сказать, пещеры, в парилке…

Едва князь Андрей обнял тонкий, подвижный, трепещущий стан Наташи и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим и понял, что должен признаться.

– Наташа, я не такой, как другие мужчины. Вы должны знать обо мне нечто страшное.

Что он такое говорит? Какая страшная тайна может быть у этого благородного, славного и умного человека? Быть может, князь – вампир? Ах, если б рядом была Соня, они могли бы потом вместе обдумать его странные речи, отыскать в них тайный смысл!

– Вы так молоды, а я уже так много испытал в жизни. Мне страшно за вас. Эти испытания наложили на меня печать более глубокую, чем я мог ожидать; впрочем, теперь-то я понимаю, что здесь не обошлось без няни… Наташа, я не получаю никакого удовольствия от обыкновенного соития, каким услаждают свою плоть все остальные гости на этом балу. Оно не приносит мне радости жизни, радости от сближения с женщиной. Я хочу связать ваши тонкие руки галстухом, хочу слышать крики боли и повиновения, я хочу… Нет, так нельзя! Ваши юные невинные уши… я не могу боле осквернять их своими речами, такая жизнь не для вас! Наверное.

Князь Андрей был раздавлен. Неужели он в самом деле поведал Наташе страшную тайну, открыл ей самую свою суть? Извращенную и порочную суть, о которой знали лишь пятнадцать избранных младших лейтенантов, чьи уста запечатала подписка о неразглашении? Да еще няня, которая научила его всем фокусам и чью старенькую плетку он по сей день берег как зеницу ока. Чертов Пьер и его масонские поучительно-наставнические речи! Князь начал подозревать, что Пьер сам влюбился в Наташу и намеренно подрывает его силы.

Наташа покраснела и в попытке сдержать частое испуганное дыхание закусила губки, похожие на розовый бутон. Сколько раз она предавалась фантазиям о том, что ждет ее на балу, в освещенных залах, в окружении всей блестящей молодежи Петербурга – но такого она вообразить не могла. Они с Соней в радостном предвкушении неделями обсуждали возможные встречи и ситуации, что они будут делать и что чувствовать. Даже продумали встречу с вампиром. Но отчего они не подумали об этом? Мысленно Наташа прокляла Соню и эту их вопиющую оплошность. Как теперь ответить князю? Что чувствовать? Андрей – в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках – был самым красивым мужчиной из всех, что она встречала, и будил в ее чреслах самые неожиданные ощущения. Трепет, который почувствовал князь, когда обхватил ее талию, пополз вниз, дыхание участилось… Ах, что же все это значит?

Андрей видел блестящие Наташины глаза, часто поднимающуюся, чуть определенную грудь, румянец на щеках и чувствовал внутри тепло какого-то пламени, которое прежде лишь едва тлело. Он не смел и надеяться, что она не бросится прочь, услышав его слова. Неужто в один прекрасный день он получит ее цветущее юное тело, зная, что она подписала соглашение о неразглашении и выучила стоп-слова? Едва ли не с тем же страхом, что объял его душу под Аустерлицем, Андрей взял ее за руку и произнес: