Вся ночь - полет - Уинифред Леннокс Страница 12

Сокольничий Питер, которого Шейла наняла еще и управляющим ранчо, умел обращаться с птицами, а зная пристрастие хозяйки к Соколу Эдвину, уделял гнездарю особое внимание.

— Хочешь посмотреть, Шейла?

Питер сел на лавочку, отвел в сторону руку с птицей, поднял вверх, потом опустил, встал, присел на корточки. Все это он проделал медленно, потом чуть быстрее.

— Видишь, он уже привыкает к руке.

— Дай его мне, Питер.

Шейла протянула руку в перчатке, чувствуя странное возбуждение, как будто собиралась прикоснуться к видению, к миражу. К сыну Эдвину.

Птица не шелохнулась, она словно не почувствовала разницы между рукой Питера и Шейлы. Она была послушной и терпеливой.

— Отлично, Эдвин, — тихим голосом похвалил Питер. — Теперь проведем испытание клобучком.

Питер протянул руку, в которой держал клобучок, и быстрым движением надел его на голову птицы. Сокол не противился.

— Он уже привык, верно? Как тебе удалось так быстро? — с завистью в голосе спросила Шейла.

— У хищных птиц, — сказал Питер, — есть одна особенность. Они готовы преодолеть свой страх, только сильно проголодавшись. Это связано с биологией хищников. Когда они ловят добычу, то наедаются до отвала, потом отдыхают, а к охоте становятся равнодушны.

— Но я читала, что в соколиной охоте есть понятие «тело», — сказала Шейла.

— Я взвешиваю Сокола Эдвина и его подружку, у каждой птицы своя рабочая кондиция. Для взрослого рабочего сокола нужно три недели, чтобы ввести его в охотничье тело.

— Значит, надо постепенно уменьшать количество корма?

— Да. И увеличивать нагрузку во время полетов.

— Ты скоро начнешь его притравливать по голубям? — спросила Шейла.

— Я уже начал. Между прочим, Сокол Эдвин оказался очень способным. Не в пример подружке. — Питер кивнул на другую птицу.

Шейла довольно улыбнулась.

— У нее будут другие задачи. А по воронам? Ты уже притравливал его по воронам?

— Чуть позже, — пообещал Питер. — Они хитрее голубей. Когда удирают от погони, то летят зигзагами, будто заметают следы. К этому Эдвину придется привыкнуть.

— Наш Эдвин догонит любую. Верно, дорогой мой? — Шейла наклонилась к птице, положила руку на клобучок.

— Соколу нужна только победа, ни в коем случае не отрицательные эмоции, Шейла. Поэтому все должно быть подготовлено.

— Как же ты поступишь?

— Да просто. Поймаю ворону, посажу на веревочку и дам слететь Эдвину с руки.

Она засмеялась.

— Что ж, когда добыча на веревочке, а за твоей победой присматривают, это всегда надежно.

— Но другим способом невозможно привить уверенность в себе, — оборонялся Питер, уловив в голосе Шейлы нотку осуждения.

— Не только птице, Питер, — согласилась Шейла, подумав о Норме, которая приучала ее к победе над собой примерно так же.

Только теперь она поняла, что и Жерар — он ведь тоже от Нормы. Не в буквальном смысле слова — они не знакомы лично, но Норма внушила Шейле, что в Париже есть то самое яйцо, из которого вылупится ее, Шейлы, победа над собой.

Питер протянул руку и аккуратно снял с птицы клобучок.

— Я хочу погулять с ним, — сказала Шейла.

— Пока еще не время, Шейла. Он должен привыкнуть к своему головному убору.

Шейла вздохнула, но спорить не стала.

Ален Ригби с хрустом потянулся и громко, со стоном, зевнул. Усмехнулся, довольный собой. Интересно, подумал он, сколько еще времени у меня продержится эта радость?

Он снова потянулся и снова зевнул, причем так громко на этот раз, что стайка амадин — маленьких певчих птичек, чуть меньше воробья, затрепыхалась в клетке и умолка.

— Ну что-о вы, глупышки. Не стоит пугаться, — добродушно проговорил он и добавил: — Я понимаю, вы на меня не злитесь, и, слава Богу, даже если злитесь, то не умеете говорить. А то начали бы меня пилить, как она. — На последнем слове Ален сделал ударение. Потом засмеялся. — Но вы ничего не знаете о моей бывшей жене. И знать не можете. Потому что, если бы она была в этой спальне, то вас здесь никогда бы не было.

Ален умолк, а амадины, вероятно успокоенные ровным звуком его голоса, хотя и вовсе немузыкального, снова запели свою нежную песню.

— Вас вообще бы не было в этом доме, — добавил Ален.

Он отбросил одеяло и лежал, наблюдая, как ветерок шевелит зеленоватые кисти тяжелых занавесей.

— Она ненавидела солнце. Она говорила, что спальня с окнами на восток — это бред утомленного одиночеством мужчины. И поскольку она поселилась в этом доме, то она положит конец подобным глупостям.

Он ухмыльнулся и сел на постели.

— Вот уж дудки, милочка! — Он засмеялся. — Ничего у тебя не вышло. — Он, Ален Ригби, сам знает, куда должны выходить окна его спальни. Они туда и выходят. — А тебя нет в этой спальне. Ты была и вышла. Навсегда.

Он почувствовал себя так, будто снова подписал свежий контракт на поставку куриных окорочков в Китай. О, этот миг достоин того, чтобы радоваться. Сколько он подбирался к нему… Он сделал бы это раньше, быстрее, но Салли, чертова заноза, впилась в него, вцепилась, как репей в шерсть чау-чау. Ален по-собачьи отряхнулся. Она что-то требовала от него, за что-то постоянно критиковала, чем-то угрожала.

— Уф… — выдохнул он, и его большое тело качнулось.

Так сколько же еще времени, как долго он будет испытывать радость от того, что может громко, со стоном, зевать и никто — никто! — не станет затыкать ему рот? Он может спать в шерстяных носках в летнюю жару, потому что у него мерзнут ноги, и никто — никто! — не станет твердить ему, что нужно срочно показаться доктору.

Салли оставила его. Она заявила, что она не безмозглая курица, чтобы жить в этом птичнике. Она искусствовед, а эти калифорнийские «просторы» — с отвращением произносила она слово, которое всякий раз вселяло в Алена радостное волнение, а чтобы снова и снова испытать его, он снова и снова произносил это слово, — ей ненавистны. Она выходила замуж за бизнесмена, а не за петуха, пускай даже и бойцового, каким он себя считает, подписывая контракт за контрактом.

Салли вернулась в Александрию, что близ Вашингтона, в свою роскошную квартиру, к своим занятиям. Она была специалистом по искусству авангарда начала прошлого века.

Ален Ригби, закончив дела с адвокатами, которые вели бракоразводный процесс, отправился проветриться.

Давным-давно, еще мальчишкой, он впервые прочитал о том, что под проливом между Францией и Англией планируют прорыть тоннель и пустить по нему поезда. Тогда Ален воображал, как когда-нибудь полетит на скоростном поезде, а над ним будет толстенный столб соленой до горечи воды. Он сидит себе и потягивает виски, чувствуя себя истинным покорителем стихии.