Рецепты идеального брака - Мораг Прунти Страница 12

Но, когда мы внезапно становимся святыми, желая отдать свое сердце, мы узнаем, что наша жертва больше не нужна.

Вопреки всем ожиданиям, в тот год мне очень помогла мать Джеймса, Элли, которая с самого начала настояла, чтобы я звала ее христианским именем. Рано овдовевшая, она вырастила семерых детей. Элли учила старших, пока они не стали помогать ей с младшими. Она была находчивой, необычной женщиной. Отказавшись принимать милостыню от соседей, она пристроила детей к нескольким родственникам на фермы, пока сама провела несколько летних сезонов на работах в Англии бок о бок с нашими мужчинами. Тот факт, что вместо скандалов с соседями это ее решение принесло ей уважение, вполне дает представление о ней как о человеке. Элли Нолан не была фанатичной католичкой. Она была трудолюбивой, щедрой женщиной, которой было все равно, что скажут о ней люди. И, к чести нашего сообщества, о ней хорошо отзывались. Ни о чем этом я не знала и не думала, когда оказалась живущей рядом с матерью-инвалидом моего нового мужа. Все, что я знала, это то, что, к моему удивлению, она мне понравилась и что она была добра ко мне, хотя уж точно не должна была.

Скоро наш быт наладился. После того как Джеймс открывал школу в девять утра, я с завтраком Элли на подносе пересекала короткое поле. Готовить для нее мне было приятнее, чем для ее сына. Я находила похвалы Джеймса фальшивыми, думала, что он так говорит только из-за напряженной ситуации, царившей в нашем доме. Похвала Элли всегда была искренней, хотя у нее и не было причин высказывать ее. Она признавала, что плохо готовит, и приходила в восторг от моих оладий боксти, выспрашивала точный рецепт, а потом смеялась над своей идеей когда-либо приготовить их самостоятельно. Элли могла позволить себе смеяться над собой, и поэтому ее было так легко полюбить. Хозяйство в ее доме велось как придется, и, когда я начинала суетиться с уборкой, она звала меня, чтобы я села и почитала ей. Читать в одиннадцать утра, когда было полно работы, казалось мне странной идеей, но Элли настаивала, что нужно питать ум, как и тело.

Ее любимым стихотворением было «Женщина у озера» сэра Вальтера Скотта. В Элли по-прежнему было много огня, и ей нравилось описание кровавой битвы на Шотландских холмах. Она вместе со мной повторяла каждую строчку:

Пусть английские стрелы летели, как дождь,

Кресты, розы и снова розы,

Разили дико и без разбора.

Когда я доходила до женщин, оплакивающих своих погибших любимых, и мой голос начинал дрожать в каком-то великом признании в любви, я всегда чувствовала, что Элли знала: я думаю о Майкле. Она, конечно, была в курсе того, у меня был роман с янки. Но мне всегда казалось, будто Элли знала больше: что я не люблю ее сына, хотя перед полуднем я срывалась с места и бросалась домой, чтобы приготовить ему обед.

Я верила, что Элли любила Джеймса преданной страстной любовью, которую каждая мать испытывает к своим сыновьям. В любом случае мы с ней подружились. Она появилась в моей жизни недавно, но уже оказывала на меня огромное влияние. Возможно, потому что она дала мне почувствовать, что я была не такой плохой женой, какой притворялась. Возможно, ее безусловное одобрение сделало меня менее жестокой к Джеймсу, чем я могла бы быть. Хотя я по-прежнему была невнимательной с ним. Может быть, таким образом Элли просила меня быть хорошей женой ее сыну после того, как ее не станет. Просьба, высказанная в лоб, разумеется, не сработала бы. А может быть, я просто нравилась Элли, и она была рада, что мы стали родственницами. Я не знаю и никогда не узнаю.

Но вот во что я верю: у Элли Нолан было больше мудрости, чем я приобрела за все время своего замужества. Рано потеряв мужа, она поняла, как мало мы ценим настоящую любовь, когда она рядом с нами. Поэтические литературные страсти всего лишь вымысел. А правда любви, то, как она ускользает, когда ты пытаешься заполучить ее, то, как она разъедает твое нутро, когда ты понимаешь, что потерял ее, — эта правда намного глубже, чем романтические девичьи мечты. После смерти мужа Элли из последних сил боролась в одиночку, чтобы накормить, одеть и выучить своих семерых детей. Она понимала, что поэзия и страсть хороши для чтения перед камином. Но женщина, которая умела хорошо готовить и убирать в доме, была неплохим началом для ее работающего сына.

Элли знала, что любовь, сильная в начале, часто ослабевает в конце, сдается еще до конца гонки. Порой до финиша доходит тот, кто медленнее всех стартовал.

Но этому уроку ничто, кроме времени, не может научить.

— Это, — говорит Дэн, когда мы подъезжаем к небольшому продуктовому магазину, — МакЛин авеню.

Он говорит это так, будто мы наконец достигли цели. Не в Йонкерсе, а в «жизни». МакЛин авеню — это место, где вы можете купить воскресный выпуск «Ирландской независимой газеты» и хрустящие хлопья «Танго», насладиться чашкой чая «Бэррис» с импортными колбасками и беконом или напиться ирландского пива в ирландском баре с людьми, которые тоже хотели бы быть ирландцами — вроде Дэна, и с некоторыми, кто претендует на то, что действительно является ирландцем, вроде меня.

На самом деле, Дэнов «пунктик» на все «ирландское» просто сводит меня с ума. Это единственное, что есть у нас действительно общего, но наше понимание того, что значит быть ирландцем, в корне разнится. Хоть я и не родилась в Ирландии, я провела там большую часть своего детства и студенческие годы. Для меня Ирландия — это мрачные коричневые болота, окрашиваемые переменчивым солнцем в тысячи оттенков пурпурного и золотого. Это горький запах горящего в сырой день торфа и пирог с ревенем моей бабушки. Это Джойс, Йитс, Бехан, Патрик Кавана — сложное творческое наследие, слишком обширное, чтобы пытаться его объяснить.

Для Дэна? Это зеленое пиво и резиновый пирог из магазина.

Я это знаю, потому что Дэн возвращается из магазина с пакетом молока и целлофановой упаковкой, содержимое которой считается «Настоящим традиционным ирландским пирогом на дрожжевой закваске», испеченным женщиной по имени Китти. Дата употребления — следующая осень, а состав — список химикатов.

— Это гадость, — говорю я, а Дэн выглядит обиженным. Как будто я говорила не только о пироге. Атмосфера между нами накаляется. Он знает, что делает что-то не так, но боится спросить меня, что именно. Затем в игру вступает вина, арбитр моей честности. Как только доходит до правды, вина всегда вступает в игру, чтобы создать дымовую завесу.

— Детка, — говорю я Дэну, — я испеку тебе пирог вкуснее, чем этот. Настоящий ирландский пирог на пивной закваске.

Он наклоняется и целует меня несмотря на то, что он за рулем. А я удивляюсь тому, как легко я могу превращаться в Дорис Дэй. Но больше всего меня поражает то, что я вышла замуж за человека, который мне при этом верит.

По мере следования по нашему запутанному пути дома становятся все более фешенебельными. Кажется, будто индивидуальность можно купить за деньги, и чем выше мы продвигаемся по склону, тем более интересными становятся дома. Мой цинизм по отношению к Йонкерсу временно умолкает при виде трехэтажного здания из красного кирпича с красивыми коваными решетками на балконах Дэн останавливает машину и говорит: