Банкротство мнимых ценностей - Олег Рой Страница 12

Потом была суматоха. Когда поняли, что угрозы его жизни нет, Женьке влетело со всех сторон, не только ругали, но и подзатыльников отвесили. Прибежали мама и Анна Николавна, кричали, плакали – но все это было как в тумане. В памяти остались только слова, которые произнес с ухмылкой рыжий матрос: «Кому на роду писано быть повешенным, тот не утонет».

На завтра чемоданы были уже собраны, уезжали на самой первой «Ракете», в шесть тридцать.

Женя и сам не знал, хочет ли он увидеть Таню, или духу ему не хватит посмотреть ей в глаза. Но когда оставалось полчаса до отъезда и мама в спешке запаковывала деревенские гостинцы, на которые вдруг расщедрилась хозяйка, какие-то сушеные грибы и банки с вареньем, Женя, выйдя на улицу, увидел у калитки Таню. Девочка подошла к нему и спокойно проговорила:

– На похороны, значит, не придешь.

– Ну вот, не получится, значит, – прошептал он, ком подкатил к горлу. – Мама настаивает, чтобы мы непременно сегодня уехали.

– Я слышала, тебя вчера на пристани выловили, – по ее лицу пробежала тень, но так быстро, что Женя даже не понял, как Таня относится к его поступку.

Так они стояли и молчали, не зная, что еще сказать друг другу.

– Как ты? – спросил он наконец, не зная, насколько это будет уместно.

– Да нормально вроде, – она пожала плечами.

– А похороны когда?

– Завтра.

Они еще помолчали некоторое время, потом она неожиданно заговорила, очень быстро, путаясь в словах:

– Когда его достали, он уже мертвый был. Кирюха говорит, не хватался даже, а это плохой знак… Но они, конечно, пытались, это, как его, искусственное дыхание… А «Скорая» только через час приехала. И милиция… Нас всех допрашивали, и меня тоже.

– А я? – тихо спросил он и тут же испугался, что Таня неправильно поймет вопрос, но она ответила именно то, что было нужно:

– А тебя потом хватились, стали искать, еле нашли на берегу. Ты как без сознания был. Хотели даже в больницу вести, но доктор посмотрела, укол сделала и сказала, что не надо, лучше дома…

И вдруг, без всякого перехода:

– Знаешь, что в этом во всем самое жуткое? Глаза его отца. Никогда в жизни ничего страшнее не видела… И плохо, что он не пьет сейчас, все боятся, что руки на себя наложит…

– Ты мне оставишь свой адрес? – спросил Женя.

– Зачем? – Она пожала плечами, но, не дав ответить, тут же достала из кармана листок и всучила Жене. Ясно – заранее заготовила. А потом, не прощаясь, повернулась и вышла со двора. И он подумал, глядя ей в спину, что вряд ли они когда-нибудь напишут друг другу хоть пару строк.

Вышло, впрочем, иначе. Уже в сентябре Женя, сам не зная почему, написал Тане длинное письмо. О школе, о друзьях, о секции борьбы, в которую записался, о фильме, который видел в кинотеатре. Но ни слова о Ване.

Таня не ответила. Он разозлился, написал еще и еще, но ответа так и не получил. И тогда Лохнесс решил, что больше писать не будет, но, когда вырастет, обязательно найдет Таню, приедет к ней и, глядя в глаза, спросит, почему же она не отвечала на его письма. Разумеется, ничего подобного не произошло.

А в то утро они с мамой взяли свои чемоданы и отправились на пристань, чтобы уехать и никогда больше не возвращаться в эту деревню.

Когда они садились в «Ракету», то встретились с соседкой Тани, высокой старухой в ярко-зеленом платке. Она внимательно посмотрела на Женю, пожевала губами и отвернулась.

«Она тоже, конечно, все знает. Она, может, хотела бы плюнуть мне в лицо, но стесняется мамы», – почему-то решил он. Воздуха вдруг стало не хватать, и он не пошел в салон, а бросился на корму, схватился за поручень и стоял там до самого отплытия. К его удивлению, мама за ним не пошла.

Наконец судно отчалило. Лохнесс не двинулся с места, все стоял и смотрел вниз на бурлящие водные дорожки, оставляемые водометами на глади реки. В голове не было никаких мыслей.

Вдруг кто-то тронул его за плечо. Он вздрогнул и нехотя обернулся. Рядом стояла мама. На лице ее отразилась многодневная усталость, она как будто постарела лет на пять, сеточка морщин поселилась рядом с еще молодыми глазами. Она слабо улыбнулась, взяла Женю за плечо и обняла.

– Нам обоим лучше забыть. И жить дальше, – сказала она.

– Я не смогу, – хмуро ответил Женя, вырываясь из объятий.

– Сможешь. Время пройдет, и сможешь. Ты ведь ни в чем не виноват, запомни это, что бы ни твердил хоть весь остальной мир. Я знаю. Ты любил его.

Лохнесс ничего не ответил. Она нагнулась к нему и прошептала:

– Он научил тебя ценить жизнь еще сильнее. Запомни это навсегда. И проживи ее так, чтобы не было стыдно, проживи за двоих, если сможешь.

Он поднял заплаканное лицо и ответил:

– Я постараюсь.

После этого мама отвезла его на дачу к подруге, и через некоторое время воспоминания о том, что случилось в Сташкове… нет, не исчезли, но поблекли, стали менее болезненными и яркими.

А осенью он пошел в школу и окунулся в новые проблемы.

* * *

Потом, взрослея, он часто думал: а вот этого Ванька никогда не увидит, а вот здесь никогда не побывает. При этом ему всегда становилось грустно. И еще огромное потрясение Женя испытал, когда прочитал «Жизнь Клима Самгина». Его поразило, как похожа пережитая им драма на описанную Горьким сцену гибели Бориса. «Да был ли мальчик-то, может, мальчика-то и не было?..» [1]

Сейчас, ночью, сидя на заваленной снегом скамейке, он, еще молодой, но абсолютно сломленный человек, понял вдруг, что мальчик не только был, но и оказался счастливее его. Ваня навсегда остался в беззаботном детстве, где дружба до гроба, радость на всех, веселье до колик. Эта мысль поразила до глубины души.

«Зачем жить? – думал Крутилин. – Чтобы зарабатывать, тратить, разочаровываться в друзьях, в любимых? А потом умереть? И зачем все это и кому это надо? Как невыносимо на душе… И с этим теперь жить?..» Мысли становились тяжелыми. Надо было что-то делать, и решение созрело.

Он поднялся и тяжелой неровной походкой направился к дороге. «Только бы повезло, только бы повезло», – приговаривал он про себя.

Машин на бульваре в это время было уже не слишком много, сбавлять ход при виде голосующего Лохнесса они не спешили. А те водители, которые все же останавливались, услышав, куда ехать, отрицательно качали головами и жали на газ. Даже «гости столицы» с Кавказа или Средней Азии, обычно готовые везти куда угодно, лишь бы хорошо заплатили и показали дорогу.

Когда рядом тормознул старый «Додж» с кузовом «универсал», Евгений уже успел порядком замерзнуть. Водитель, бородатый мужчина лет пятидесяти с зажатой в зубах сигарой, сначала просто удивился: