Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - Ольга Эрлер Страница 13

Пока она собирала на стол, Птолемей рассказал ей обо всем, уложив перипетии осады, ночных вылазок, военных хитростей, стычек, подкопов, круглосуточного битья стен, штурма, стоивших многих жертв и напряжения всех сил в короткий рассказ. Не хотелось ни говорить, ни думать о войне, бойне, горах трупов — своих и чужих, пожарищах, кровавой жиже вместо твердой почвы под ногами, воплях уводимых женщин, — не было ни сил, ни желания. Усталость затмила все, даже удовлетворение от победы. Нестерпимо хотелось другого. Покоя, сна, любви, беззаботности, чистоты. Да и не надо ей все это знать. Ни в коем случае! Вообще, надо ее держать подальше от всей этой грязи, крови и пота. Не женское это дело.

— У тебя пахнет теплом, уютом, домом…

Таис действительно умела самыми малыми средствами создать гнездышко: кружевная салфеточка там, вышитая подушечка тут, букетик, бантик — и дух женщины, притягивающий, закабаляющий…

— Да, я жарила грибы, — прозаически заметила Таис. Это ее дом, а не Птолемея.

— У меня такое чувство, что мы не виделись целую вечность…

Таис хотелось посмотреть на сегодняшний закат: будет ли он так хорош, как был хорош сегодняшний день. Он был хорош!

Сколько закатов случилось уже на протяжении ее жизни. А сколько их было до нее, и будет после… Что бы ни случилось с человеком плохого или хорошего, счастливого или горестного, одно остается неизменным: утром взойдет солнце, а вечером зайдет за горизонт. Все.

Птолемей стоял сзади, обнимал ее и шептал в висок: «Как же я соскучился по тебе!» Она же ответила стихами: «Как воздух свеж… Как мир прекрасен…» И подумала, что Менандр с легкостью продолжил бы рифмы и создал прекрасное стихотворение. Да о чем это она, при чем здесь Менандр? Что она вечно о далеком, прошедшем или невозможном? Зачем думать о Менандре, когда ее обнимает Птолемей? Он вполне заслуживает того, чтобы подумали и о нем. Тем более что уже пару месяцев ее вообще никто не обнимал.

Что же ее тело не реагирует? Наверное, забыло, как это делается. Вот это да…

Она снова засмотрелась на закат: ярко-розовые полосы на ярко-голубом небе. Какая неземная красота, ну да — небесная. Этого вполне достаточно, чтобы чувствовать себя счастливой. Птолемей затих. Таис обернулась и увидела, что он тоже смотрит на закат. Это ее обрадовало и примирило с ним. Она рассмотрела его как бы впервые. Удивилась его карим глазам. Птолемей перевел взгляд с солнца на нее, но их серьезное, проницательное выражение не изменилось. Это не Александр с его поволокой и бесстыдством во взгляде. Ах, снова Александр. Где он? А этот здесь. «Человек со мной рядом, а я ведь совершенно не знаю его…» Птолемей молчал, и Таис думала о своем, при этом они продолжали рассматривать друг друга. Веки Птолемея отяжелели, взгляд потемнел, рот расслабился и приоткрылся. Таис наблюдала это и отмечала про себя, что с ней происходит то же самое. Птолемей провел ладонью по ее волосам, по щеке, взял за подбородок. О, Афина, сейчас он похож на Александра. Нет, это не Александр, это Птолемей! Все равно; то, что он делал, было хорошо, и ее тело, наконец, стало откликаться на его действия.

…Сон не шел. Птолемей спал, все еще сжимая ее в объятиях. Она высвободилась и подумала, что не надо было оставлять его здесь на всю ночь. Ладно, так получилось, дело затянулось — бедный мужчина вконец истосковался по женской ласке, никак не мог насытиться. Но в другой раз она не оставит его, она любила спать просторно. Последнее, что сказал Птолемей: «Когда я в последний раз спал ночью, проклятый Галикарнас!» И сейчас спит как убитый, даже дыхания не слышно.

Как всегда, когда «все усмиряющий сон» не приходил вовремя, у Таис испортилось настроение и не хватало сил, чтобы совладать с ночными мыслями и чувствами. Одно дело, когда те приходят во сне, в сон, где и оседают, успокаиваются, другое — когда на бодрствующую голову. Живет одна, даже физически одна месяцами, никому особенно не нужна, а если нужна, то в одностороннем порядке Птолемею, но и он занят и далеко, в совершенно другой жизни. Всё чужое и все чужие вокруг. Так, приятели есть, но они ни в какое сравнение не идут с ее афинскими друзьями: Геро и ее мужчинами. Там все было ясно — тебя понимают, ценят. Любят, в конце концов. Какая-никакая, но «семья». А здесь одни иллюзии, выдавание желаемого за исполнимое.

Не пора ли домой? Птолемей сказал, что Александр отправляет молодоженов на зимовку в Элладу, делать детей. Чем не оказия. По морю опасно: там и на островах орудует Мемнон с персидским флотом и остатками сухопутной армии. А Александр флот распускает пока. Ах, Александр, неуловимая мечта глупой девчонки! Таис тяжело вздохнула и утерла слезы. Куда ехать?! Она же с ума сойдет за три дня в Афинах, вдали от него, и никакая «семья» не спасет ее! У нее нет выхода. Остается только уповать на благосклонность судьбы-Ананке или на милость Александра. Ах, какая же это зыбкая почва — территория полного бессилия и зависимости.

«Почему я так нуждаюсь в человеке, которому я совсем не нужна? Почему он может жить, дышать и быть счастливым без меня, а я — нет?» Таис тяжело вздохнула и устыдилась того, что жалеет себя. Впервые за последние недели она позволила себе думать о нем, позволила видениям-воспоминаниям, видениям-желаниям ожить и зажить своей жизнью. Мечтать и жить… Пока что хорошо получается только «мечтать».

Этот поцелуй, о, небо! Ее как будто залила, погребла под собой штормовая волна, а тело взорвалось в тот же миг, да как! У нее и сейчас перехватило дыхание и сжалось сердце от одного воспоминания… Он и его глаза, полные огня, смотрят властно, а она летит на их свет, как мотылек, жаждущий своей гибели. О, нет, я умру без него! Все будет хорошо, скоро, может быть, уже через пару дней я увижу его.

* * *

Александр решил потешить себя и свое окружение театральной постановкой и попросил Таис выбрать пьесу. Сам он любил Еврипида, который прожил конец своей жизни в Македонии при дворе его деда.

— «Медея»? — спросил, вскинув подбородок, Александр.

— Слишком грустно, — покачала головой Таис. — Для меня это самая печальная история женщины…

— Она ведь была жестокой, детей своих не пощадила, — удивился царь.

— Я вижу ее жертвой обмана и предательства любимого человека… женщиной с разбитым сердцем.

Александр промолчал и не стал расспрашивать дальше.

— Почему ты не хочешь поставить «Персов» Софокла? — спросила, в свою очередь, Таис.

— «Персов» посмотрим в Сузах, где и происходит действие. Ну, что ж, для трагедии у тебя недостаточно крепкие нервы, значит, остановимся на чем-то спокойном — на сатировой драме. «Киклоп»? Итак, — объявил он всем, — Таис хочет, чтобы поставили «Киклопа».

— А что это Таис хочет… — начал вошедший Филота, выделяя голосом «Таис».

— Потому что я так решил, — оборвал его Александр.

Филота, сын Пармениона и начальник македонской тяжелой конницы гетайров пожалел, что не удержал свой язык, и приветливо улыбнулся, оборачивая сказанное в шутку — самый верный способ выйти из неприятной ситуации. Сидели в ожидании ужина у Александра в его огромном шатре: Гефестион, Неарх, Леонид, Клит, Кратер, Пердикка и другие. После своего «срыва» в Приене Александр решил не встречаться с Таис без посторонних.