Осенний мост - Такаси Мацуока Страница 13

Это чувство особенно усиливалось, когда ей предстояло — вот как сегодня, — не просто начать новый свиток, а вскрыть новый сундучок. Беспорядочность клановой истории вполне соотносилась с манерой хранения. Многочисленные свитки, относящиеся к разным десятилетиям и векам, лежали в сундучках самого разного размера и вида. Поскольку последовательность все равно отсутствовала, то всякий раз, когда наступало время открыть новый сундучок, Эмилия принималась разглядывать ящички, сложенные в углу ее кабинета. И, как обычно, делала выбор, руководствуясь собственными капризами.

Какой же взять — большой или поменьше? Вон тот, явно достаточно старый, или поновее? Или тот — европейский, старомодный, закрывающийся на ржавую железную задвижку? Или тот изящный чернолаковый овал из Китая? Или ящичек из благоуханного сандалового дерева, корейской работы? Но едва лишь взгляд Эмилии упал на странный ящик, обтянутый кожей, она поняла, что любопытство не позволит ей взяться ни за что иное. На крышке сундучка красовался рисунок; он уже потускнел, но краски еще были различимы. Красный дракон, парящий над синими пиками гор. Эмилия уже достаточно изучила искусство Восточной Азии, чтобы угадывать происхождение большинства встречающихся ей изделий. Но понять, в какой стране изготовили этот предмет, она не могла.

Крышка была запечатана воском; точнее сказать, воск покрывал всю поверхность сундучка. Мелкие обломки воска свидетельствовали, что сундучок открывали совсем недавно, и это было несколько странно. Гэндзи говорил ей, что каждый князь Акаоки обязан прочесть семейную историю сразу же после того, как приходит к власти, так что, конечно же, сундучок должны были открыть уже давно. Наверное, Гэндзи запечатал его, после того, как прочитал, а потом открыл снова, прежде чем передать Эмилии. Надо будет потом его спросить.

Содержимое сундучка было укрыто грубой тканью. Под этой тканью обнаружилась другая, яркий вышитый шелк. Эмилия отвернула верхний слой и увидела узор из роз — настоящее буйство роз, красных, розовых, белых, — на фоне ярко-синего неба, покрытого белой пеной облаков. Поскольку роза «Американская красавица» была почти что неофициальным символом клана, то можно было лишь удивляться, почему Эмилия впервые видит ее на ткани, в которую неизменно заворачивали хранящиеся свитки.

Девушка достала один из свитков и развернула. В отличие от всех прочих свитков, виденных ею до сих пор, этот почти полностью был написан простым японским фонетическим письмом, именуемым хирагана. Остальные были написаны в основном кандзи, китайскими иероглифами, приспособленных японцами для выражения сложных идей на собственном языке. Кандзи давалась Эмилии с трудом, а вот хирагана — дело другое. Она почти без затруднений прочла первую строку.

«Князь Нарихира узнал от посетителя, что прибытие Американской красавицы…»

Эмилия остановилась в удивлении и перечитала еще раз. Нет, она не ошиблась. Вот фонетические знаки, передающие слова «американский» — а-ме-ли-ка-ну. Раз в тексте встречается это слово, значит, он написан уже после того, как японцы узнали о существовании Нового света. Предыдущий свиток, который Эмилия переводила, относился к концу восемнадцатого века. Возможно, этот относится к тому же периоду. Она принялась читать заново.

«Князь Нарихира узнал от посетителя, что прибытие Американской красавицы в замок „Воробьиная туча“ возвестит окончательную победу клана Окумити. И он в дурости своей повелел, чтобы во внутреннем садике замка высадили розы, и назвал их „Американской красавицей“, вообразив, будто, поступив так, он добьется осуществления пророчества. Воистину, это свойственно мужчинам — пытаться заставить реку течь в какую-то сторону, вместо того, чтобы изучить ее течение и без усилий скользить по нему туда, куда река течет естественным образом. Когда небеса отдали мужчинам власть над миром, боги тем самым показали, что в их чувстве юмора очень много вредности».

Тон этой рукописи очень сильно отличался официального стиля прочих свитков, которые Эмилия переводила до сих пор. Архаический язык создавал некоторые затруднения, но при помощи двуязычного словаря, которого они с Гэндзи составляли совместными усилиями, Эмилия относительно легко понимала рукопись — благодаря отсутствию кандзи. Она продолжала читать, не спеша записывать английский перевод. Это может подождать. А сейчас Эмилия была слишком взволнована.

Она дочитала свиток как раз к тому моменту, когда Гэндзи явился, чтобы пообедать вместе с ней. Она уже успела понять, что в этом сундучке со старинными рукописями содержится не «Судзумэ-но-кумо», а нечто совсем иное. Историю клана писали правители княжества, начиная с 1291 года. А этот свиток явно был написан женщиной.

И она писала свою летопись примерно в то же самое время, когда была начата летопись официальная.

И говорила, как будто зная о том на собственном опыте, о событиях, отстоящих от нее на столетия.

1281 год, замок «Воробьиная туча».

— Я ничего не понимаю, — сказала госпожа Киёми, с надутым видом глядя на мужа. — Почему ты должен помогать князю Хакаты? Разве их клан не враждует с нашим вот уже много поколений?

Масамунэ успокоил своего нетерпеливого боевого скакуна. Ему хотелось вздохнуть, но его окружали пять сотен его вассалов, и он никак не мог при них повести себя настолько неуместно для воина. Нужно ему было послушаться отца и жениться на менее красивой, но зато более послушной женщине.

— Как я уже не раз объяснял, на священную землю наших предков вторглись монгольские орды.

— Ты уже не раз это сказал, мой господин, но ничего не объяснил. Княжество Хаката — вовсе не священная земля наших предков Какое нам дело до того, что орды монголов — кто бы это ни был — вторглись в Хакату? Пускай разрушают ее. У нас станет одним врагом меньше. Разве не так?

Масамунэ повернулся к своему управляющему в поисках помощи, но сей муж, равно одаренный опытом и мудростью, еще несколько минут назад сосредоточил все свое внимание на дальней кромке леса.

— Если монголы уничтожат Хакату, то они явятся и сюда — это будет лишь вопросом времени.

Киёми рассмеялась.

— Пожалуйста, не шути. Хаката расположена на острове Кюсю, а мы — на Сикоку.

Она произнесла это таким тоном, как будто ее слова объясняли все, что только нужно.

Хотя Киёми была его женой уже десять лет и родила ему троих детей, она все еще казалась Масамунэ юной, особенно когда смеялась. Он обнаружил, что совершенно не в состоянии сердиться на нее, хотя она возмутительно мало понимает в политике.

Он поклонился, не сходя с седла.

— Я привезу множество голов монголов.

— Если тебе обязательно нужно везти что-нибудь монгольское, привези лучше монгольские драгоценности, — заявила Киёри. — Я вообще не понимаю, что ты находишь в этих головах.

На этот раз Масамунэ, как ни старался, не смог удержаться, и вздохнул, прежде чем повернуть коня к воротам замка.

— Прощай.

Когда мужчины уехали, старшая из придворных дам госпожи Киёри сказала: