Три нарушенные клятвы - Моника Мерфи Страница 13

Он скользит рукой вниз, останавливаясь, когда широкая ладонь касается моей груди, его пальцы нежно поглаживают ключицу. Я не могу выдавить ни звука – из груди вырывается слабый стон.

– Ты хочешь этого. Я чувствую, как забилось твое сердце. – Его губы касаются моей шеи, обжигая кожу горячим дыханием. – Ты приходишь ко мне каждую ночь, всегда готовая помочь и не прося ничего взамен. Почему, Джен?

– Ты мой друг. – Дрожащий вздох покидает меня. – Не могу видеть твои страдания.

Колин молчит, касаясь носом моей кожи, глубоко дышит, как будто пытается вдохнуть меня. Я совершенно потрясена его действиями. Мне нравится это, к чему лгать, но это немного пугает.

Не хочу питать ложные надежды.

– Это единственная причина? Я просто твой друг, и ты не хочешь видеть моих страданий? – Его голос звучит недоверчиво, хотя это понятно: после всего того, что я наговорила ему прошлой ночью, когда сказала, что хочу его.

Да. Он знает, я по уши во лжи.

– Я… Я не знаю. – Боже, не смогу я признаться ему в своих чувствах, чтобы потом мои слова не вернулись мне обратно.

Еще раз.

Он двигается так быстро; я задыхаюсь, потрясенно обнаружив, что он уже надо мной, его лицо близко, рука захватывает шею. Его глаза практически светятся, пока он осматривает меня.

– Какого черта мы делаем?

Такой дерзкий вопрос еще больше ошеломляет. Понятия не имею, что ответить, и закрываю глаза, когда он прижимается ко мне лбом. Не могу смотреть на него. То, что я чувствую сейчас, слишком … сильно.

Колин Уайлдер воплощает в себе слишком много.

Он пододвигается еще ближе, так что наши губы почти соприкасаются.

– Понятия не имею, – шепчу я, касаясь губами его губ. Его рот накрывает мой, и он целует меня. Мягкие, пьянящие поцелуи, от которых кружится голова, мои губы раскрываются от каждого его движения, не могу сдержать стон, когда он захватывает мою нижнюю губу и втягивает.

Так хорошо чувствовать его на себе, узнать его на вкус, он движется, и его эрекция задевает самую сокровенную точку. Мы идеально совпадаем; он мог бы сдвинуть в сторону мои трусики и оказаться внутри меня в несколько секунд.

Я хочу этого. Хочу так сильно, что тело звенит от напряжения, и я чувствую, что в любой момент могу разлететься на миллион маленьких кусочков.

Где-то поблизости раздается звонок, я открываю глаза и вижу Колина, который смотрит на меня вопросительным взглядом. Меньше всего я хочу, чтобы он остановился – на звонок можно ответить и позже.

Но потом я понимаю, что это звонит мой сотовый, который остался у меня в комнате. Мы слышим его через тонкую стенку. На меня обрушивается волна разочарования, которое также вспыхивает и в прекрасных глазах Колина.

Проклятье! Надо же было этому чертову телефону зазвонить в тот момент, когда обнаженный Колин распростерт на мне. Это специальная мелодия, выбранная мною для мамы, которая никогда не звонит мне – особенно посреди ночи. По крайней мере, она уже давно этого не делала. Внезапно меня охватывает острое чувство дежавю, отчего у меня перехватывает дыхание.

– Я должна ответить, – Я упираюсь в его широкую грудь, но его не так-то легко сдвинуть. – Это моя мама.

Колин соскакивает с меня, словно ошпаренный, и я слезаю с кровати, направляясь к себе, но опаздываю. Сразу же набираю ее номер, сердце лихорадочно бьется, в голове шумит, беспокойство гложет меня изнутри.

– Это ты, – невнятно бормочет мама.

– Мама, что случилось? – Вцепившись в телефон, чувствую, как меня охватывает страх, и я совсем не хочу знать, что случилось, может быть, что-то с папой. Собственно, мне больше не о ком беспокоиться в нашей семье. И мы только начали налаживать отношения с мамой, хотя это было непросто. После того, как я, ничего не сказав, сбежала, а затем Колин нашел меня, я чувствовала себя виноватой, и поэтому мне было сложно с ними говорить.

Я до сих пор помню тот вечер побега. Я планировала его нескольких недель. Собрала немного денег, продав кое-какие вещи. Я никому не сказала о своих намерениях, да и некому было обо мне волноваться, тогда у меня совсем не было друзей.

Вечер был холодный, и мои родители пребывали в том же состоянии, что и всегда. Пили, спорили и плакали – снова и снова – из-за Дэнни. Я лежала на кровати, зажав руками уши и сильно зажмурив глаза, словно так я могла заглушить печаль.

Побег дался мне нелегко, но на тот момент это был единственно правильный выход. Я не отвечала на звонки и мамины сообщения, а затем сменила номер телефона. Я не дала им возможности найти меня, но в конце концов им это удалось. Думаю, один из школьных друзей Дэнни увидел меня в клубе.

Это был кошмар!

Родители по-прежнему поглощены трауром по Дэнни, и моя жизнь их совсем не заботит, а ведь я могла бы много чего им рассказать – страшные, ужасные вещи, но я знаю, они не станут слушать. О, они делают вид, что слушают меня, но на самом деле не слышат. К тому же, мои родители – не любители поговорить. Папа слишком много работает, а мама… Не знаю, что она делает, но подозреваю, что слишком много пьет, пытаясь утопить свое горе.

Не знаю, как ей помочь. Да я и не хочу. Это крайне эгоистично с моей стороны думать так, но ничего не могу с собой поделать.

– Белинда Ламберт позвонила мне, – говорит мама. – Ты помнишь Паркера Ламберта? Он на год моложе Дэнни и тоже закончил вашу школу.

Нахмурившись, я пытаюсь вспомнить этого Паркера, но не могу. Порой все ребята, с которыми я училась, превращаются в одно размытое пятно. Я ходила в школу почти с одними и теми же детьми, от детского сада до выпускного класса. Забавно, что все они сейчас просто калейдоскоп лиц, и ни одно не могу выделить.

– Ты звонишь посреди ночи, чтобы рассказать мне сплетни о местных мальчишках?

Она раздраженно вздыхает. Я пытаюсь понять, пьяна ли она. Сейчас около двух часов ночи. Может, она в баре? Не могу себе этого представить, хотя, может, и могу. Она делала так раньше. А за последние годы произошло много страшных событий.

– Я столкнулась с его мамой в «Букхорне». Паркер погиб в Афганистане, т-так же, как твой брат в Ираке.

Господи, она определенно пьяна, учитывая, что она была «Букхорне» – в баре, где болтаются все местные жители Шинглтауна, городка, в котором я выросла.

– Когда… когда это случилось?

– Несколько дней назад. Белинда раздавлена, просто раздавлена.

Она икает и всхлипывает одновременно, я сажусь на край кровати, опуская голову и продолжая слушать ее рыдания по Дэнни, по Паркеру.

Ее рыдания по себе.

Первые месяцы после смерти Дэнни она часто звонила мне. Я тогда работала в ночные смены в одном из кафе в городке рядом с нашим, в одной из этих «ловушек для туристов» – крутилась там как белка в колесе, работая по много часов, но и получала хорошие чаевые. Она звонила мне в те полчаса, когда я ехала домой, слегка пьяная от вина, выпитого за обедом, и плакала. Она постоянно оплакивала потерю Дэнни и несправедливую жизнь.