Противофаза - Евгения Пастернак Страница 13

Я обошел комнаты два раза, проверил ванную и решил, что признаваться такой наглой симулянтке ни в чем не буду. Поставил греться чайник и сел ждать. Даже телевизор не включил от злости.

Но когда Катерина заявилась домой, понял, что срывать зло на ней не буду. Потому что все зло мира на этом измотанном существе уже сорвано. Я собрал волю в кулак и стал изображать радушного хозяина.

Катя моего нравственного подвига не оценила, потому что не заметила.

* * *

Когда я проснулась, тошнило меня немилосердно. Организм подумал и начал категорически возражать против того, чтобы пирожки находились внутри.

Часов в девять утра наконец-то слегка отпустило, и я даже была в состоянии съесть сухарик с чаем, который Сергей приволок мне в постель.

– Какая выставка! Никуда ты не поедешь в таком состоянии! – категорически заявил мой мужчина.

Иногда так приятно, для разнообразия, не спорить, а просто подчиниться. Что я и сделала, немедленно уснув.

Правда, на выставку я к обеду все-таки приехала. Мне было заметно лучше, но есть я по-прежнему ничего не могла. Зато появилась аристократическая бледность, что очень гармонировало с рыжими волосами.

Выставка протекала крайне плодотворно, то есть толпы народу бессмысленно шлялись по павильону и искали «что-нибудь новенькое», приставая к нам с идиотскими вопросами. Правда, если бы ко мне приставали даже с самыми умными вопросами, легче бы не было. Раздражало все: и люди и книжки. До этой выставки я всегда славилась тем, что не выхожу из себя, даже если клиент откровенно хамит.

Есть такая странная порода покупателей, которые ходят по выставке исключительно скандалить. Если дать такому человеку волю и, не дай бог, вступить с ним в дискуссию, то он будет час толкаться, мешать, раздражать, не давать ни с кем другим разговаривать, привлекать к себе всеобщее внимание.

– Сколько можно издавать этого Булгакова! – вещает какой-нибудь отставной военный. – Куда ни плюнь, везде Булгаков! А у меня есть товарищ, пишет гораздо лучше, так вы его издавать не захотели, захотели опять этого… А ваш Булгаков, между прочим, еврей!

Если начать спорить, то можно узнать массу интересных подробностей из жизни не только Булгакова, но и Пушкина, причем выяснится, что светило русской поэзии тоже был махровым евреем, а лучшие стихи за него написал простой русский парень Запупыркин, которого гадкие сионисты держали в заточении многие годы. И только истинные патриоты это знают.

– Здравствуйте, я поэт! – сообщает очередной посетитель. – Поэзию издаете?

Узнав, что только за счет автора, начинает бушевать:

– Вот из-за таких, как вы, талантливейшие люди и умирают в нищете! Вы заморили Моцарта, отрезали ухо Ван Гогу…

Шуток такие люди не понимают, отрезвить их сарказмом невозможно. Если начать ехидно интересоваться, уверен ли он, что Моцарта заморила лично я, мне немедленно объяснят, что я невежда и что он жил пару веков назад. Правда, попутно вполне может выясниться, что посетитель убежден – Моцарт был поэтом…

Если издательство не хочет вести на стенде розничную торговлю, то даже повесить самый огромный плакат и написать на нем «Книги не продаются» недостаточно. Нужно обязательно ставить рядом с плакатом специального человека, который будет повторять это заклинание каждому второму посетителю.

– Сколько стоит?

– Мы не продаем книги.

– А если бы продавали, сколько бы стоила? Это не анекдот, это суровая правда жизни.

– Девушка, у меня подруга на прошлой ярмарке купила книжечку… Такая красненькая… Там про это… Ну… Роман, короче. Там героиня на обложке нарисована. Ее рекламу еще по телевизору крутили. На каком стенде ее можно купить?

– Девушка, у вас есть «Вентиляционные и аспира-ционные установки для предприятий хлебопродуктов»? Как нет? Почему нет? А что тогда есть?

– Девушка, а где ваше руководство? У меня есть новый бестселлер!

Обычно при этом из сумки вынимается замызганная тетрадь, исписанная мелким убористым почерком.

– Если вы это издадите, это будет бомба! Ведь знаете, нам про фашистов все врут. Среди них были образованные, высоконравственные люди…

Если бы я себя нормально чувствовала, то, не раздражаясь и мило улыбаясь, отработанными интонациями посылала бы всех по разным адресам, как простым, так и электронным. Но я себя чувствовала просто отвратительно. Последний раз мне было так плохо в стройотряде, где я съела какую-то гадость и местный врач ставил мне последовательно диагнозы от ангины и аппендицита до дифтерии. Тогда я неделю жила на минералке, которую практически невозможно было достать, и не ходила на работу. Сейчас к моим услугам хоть вся минералка города Москвы, но на работу нужно ходить обязательно. Терпения катастрофически не хватало. Я сорвалась на каком-то мужике, который долго ругал книгу: мол, обложка отвратная, подборка авторов ужасная, бумага газетная, цена запредельная… Дайте мне три штуки.

Я сказала, что не дам. Что у него лицо несимпатичное, руки грязные и мерзкий характер. И мне будет очень неприятно, если у него дома будут наши книги. Мужик три минуты ловил воздух ртом и ушел.

Меня отправили в буфет пить чай.

Я приезжала с выставки к Сергею, выжатая как лимон. Причем уже засохший и заплесневевший. Как назло, его, как видного аналитика, заставляли сидеть в офисе, и мне приходилось каждый раз добираться на метро в самый час пик. Странная получилась поездка. Сексом мы не занимались: я каждый раз засыпала, едва упав на подушку. Утром извинялась, а что толку… Поговорить тоже не получилось, по той же причине, да и меня так глодало чувство вины за мой очередной неудавшийся роман, что при всех попытках меня пожалеть и приласкать на глаза накатывались слезы.

Даже с Наташкой я больше практически не поболтала, пару раз вместе в буфет сходили.

Я слегка оклемалась только в последний день перед отъездом, впихнула в себя за обедом куриный суп с булочкой и перестала рычать на покупателей. Сергей приехал за мной, отвез на вокзал. Надо сказать, что он тоже неважно выглядел – под глазами синяки, как будто не спал ночами. Я попыталась проститься с ним как можно ласковее, сказала, что в следующий раз все будет иначе. И услышала в ответ примерно следующее:

– Целую, Коша. Береги себя, все будет хорошо. И еще: не принимай никаких необдуманных решений. Я все устрою.

Что он имел в виду? Может, решил, что я собираюсь его бросить?

* * *

Так оно и повелось: я каждый день ждал, что уж сегодня-то мы и поговорим, и наладим прочие отношения – отведем, так сказать, душу и тело. Вместо этого вечером приходилось довольствоваться только телом, да и то неактивным. Над Катей можно было бы совершить любое интимное действие, но вряд ли она проснулась бы. Поскольку труположество в мои планы не входило, приходилось сжимать зубы и подавлять желание – я имею в виду желание встряхнуть лежащую рядом женщину и спросить: «Что, собственно, происходит? Али не люб я тебе, девица, али не пригож, красная?»