Дыхание судьбы - Тереза Ревэй Страница 14

Но вскоре нацизм уже господствовал на их земле. В Берлине с недоверием отнеслись к партии Генлейна, с ее социал-демократами и либералами. Улицы были переименованы, из школьных классов убрали распятия, а чехи, евреи и противники режима были вынуждены бежать из страны.

Затем Гитлер захватил Чехословакию, разразилась война, и жизнь превратилась в кошмар. Протекторат Богемии и Моравии [23], безжалостная диктатура Рейнхарда Гейдриха [24], депортация, репрессии, письма высшего командования, сообщавшие о героической смерти солдат на фронте… Но знамена все так же хлопали на ветру, мальчишки из Гитлерюгенда размахивали факелами и мечтали стать героями, преданными своему фюреру, девочки пели гимны, маршируя стройными рядами.

В конце 1941 года Гитлер нарушил германо-советский пакт о ненападении. Фридль и Андреас были призваны на Восточный фронт. Выполняя предписание оказывать всяческую поддержку солдатам, Ханна проводила их на вокзал и вручила букеты цветов. Она до сих пор помнила прикосновение пальцев Фридля, когда он пожимал ей руку, высунувшись из окошка поезда. Тогда она даже представить себе не могла, что он не вернется! К тому же Андреас пообещал ей приглядывать за ним, поскольку был на десять лет его старше. Взгляд ее брата был таким безмятежным, его пожатие таким ободряющим, что она, как всегда, поверила ему, и эта мысль поддерживала ее во время бессонных ночей. Как можно было предположить, что Андреас исчезнет, ничего о себе не сообщив?

Первые декреты президента республики Эдварда Бенеша обрушились на их головы, как нож гильотины. Немцы лишались своих гражданских прав, а их имущество подлежало конфискации безо всякого возмещения. Разрешалось оставить лишь самое необходимое: одежду, пищу, некоторые кухонные принадлежности. Женщины должны были работать на чешских фермах или в качестве прислуги в своих же домах. Виновными считались все немцы, независимо от того, совершали они преступления или нет.

Виновными были мужчины: им приказывали раздеться прямо на улице и поднять руки, проверяя наличие под мышкой татуировки с группой крови, что указывало бы на их принадлежность к SS [25]; виновными были служащие, учителя, члены SA [26], монашки, фотографы, флейтисты, сапожники, санитарки, мэры городов, палачи гестапо, булочники, инженеры, стеклоделы, работники текстильных фабрик, механики, воспитательницы; виновными были также матери семейств, дети и старики.

Президент Бенеш обладал всей полнотой власти, и никто не строил иллюзий по поводу этого человека, питавшего к немцам глубокую ненависть; он символизировал мстительный вопль чехов «Смерть немцам!».

Никогда еще Ханна не испытывала такого безысходного отчаяния. А если вернется Андреас, как он их найдет? Некоторые жители прикрепляли записки к дверям домов, к стволам деревьев, на доски для афиш. Матери разыскивали своих детей, уцелевшие заключенные — свои семьи, дома которых превратились в груду мусора. В любом случае это была безумная надежда — хоть на секунду предположить, что ее брат сумел выжить в России.

В боку внезапно закололо, она остановилась. Согнувшись пополам, Ханна пыталась отдышаться. Из горла вырвался сдавленный крик. «Я родилась здесь! Мой отец, дедушки, бабушки, вся моя семья похоронены на этом кладбище. Вольфы живут на этих землях более трехсот лет. Это моя страна, моя родина… Здесь я у себя дома! Вы не посмеете меня прогнать! Мне некуда идти. Я не знаю ничего другого, кроме этих гор и лесов, ручьев и рек, стекольной мастерской, где уже несколько поколений Вольфов гравируют хрусталь, передавая секреты ремесла от отца к сыну…»

Она подняла глаза и поняла, что стоит у церкви, куда раньше часто приходила молиться. Солнце качнулось в небе. Ее пронзило тоскливое чувство одиночества, которое испытывают те, кто, однажды познав надежду, понимает в порыве отчаяния и гнева, что все детские мечты были обманом; они не верят больше ни во что: ни в счастье, ни в будущее, ни в Бога.

Откуда-то издалека, из глубины черного тоннеля донесся приглушенный взволнованный голос. Он показался ей знакомым.

— Ханна… Прошу тебя… Очнись…

Кто-то нещадно тряс ее за плечи. Она открыла глаза. Над ней склонилась девушка с коротко остриженными волосами. «Зачем она так коротко постриглась? — машинально подумала Ханна. — Ей это совсем не идет. Она похожа на подростка с огромными испуганными глазами, выступающими скулами и впалыми, словно обрезанными щеками».

— Слава Богу, ты жива… Ты меня так напугала!

— Лили, — прошептала Ханна. — Что с тобой случилось?

Девушка залилась слезами.

— Я выгляжу ужасно, да? — Она всхлипнула, проведя дрожащей рукой по волосам. — Я возвращалась домой после работы. Их было несколько человек. Они потащили меня и еще двух незнакомых мне девушек на середину улицы. Я думала, что умру со стыда. Они разорвали на мне блузку, а потом начали резать… обрезать…

— Тихо, успокойся, — произнесла Ханна, приподнимаясь.

У нее закружилась голова, и она прикрыла глаза; должно быть, она была в обмороке.

— А ведь я сделала все, как ты велела, клянусь тебе. Надела длинную юбку и платок, чтобы меня приняли за старуху. Но это не помогло. Они обозвали меня шлюхой… Это было ужасно! А люди просто стояли и смотрели. Я так боялась, что меня изнасилуют, как тебя…

— Но они ведь этого не сделали?

Лили исступленно затрясла головой.

— Нет… К счастью, нет. Меня спасла госпожа Дворачек. Она закричала, что меня не за что наказывать. Я думаю, она их напугала. Должно быть, они приняли ее за колдунью. Она привела меня домой. И плакала вместе со мной.

Лили вытерла ладонью нос, из которого текло.

Ханна подумала, что их преподавательница фортепиано всегда приносила им удачу. Со своим шиньоном из темных волос, тяжелыми гранатовыми серьгами, оттягивающими мочки ушей, и кружевными юбками эта пожилая чешка была настоящей феей их детства. Почетное место в ее гостиной, загроможденной мягкими креслами и фарфоровыми статуэтками, занимала гравюра с изображением императора Франца Иосифа. «Это присоединение к Рейху — самое настоящее извращение! В Богемии мы были истинными немцами лишь в Средние века. Только Габсбурги [27]могли нас всех спасти», — строго заявляла она. Когда она выходила из себя, ее черные глаза сверкали, как молнии, а морщинки, в которые забивалась губная помада, гневно собирались вокруг губ. Среди чехов, словаков и судетских немцев она была не единственной, кто так думал.