Любовь по наследству - Вайолетт Медоу Страница 14

— Не согласен. В определенном смысле — все. Ну за редкими исключениями. — Он машет рукой. — Нам давно следовало порвать. Неестественно это, когда разница в возрасте почти два десятка лет.

Перед моими глазами всплывает образ Джонатана: спортивный и подтянутый, он для своих пятидесяти восьми выглядит прекрасно. Хотя, конечно, становится все более сварливым. Порой я пытаюсь взглянуть на нас двоих глазами постороннего, и мне кажется, мы смотримся вместе, мягко скажем, странновато. Такое случается все чаще. Раньше, до свадьбы и в первый год замужества, я была убеждена и уверяла всех вокруг, что разница в годах не имеет никакого значения.

Смотрю на мужественного, пышущего здоровьем и силой Кеннета и вдруг как никогда ясно сознаю, что мужчина вроде него подошел бы мне гораздо больше.

— Страдания Анабелл всегда быстротечны, — говорит Кеннет. — Не успеешь оглянуться, как она сойдется со своим ровесником, может с этим самым толстяком Грегом. Хотя он и правда не такой уж и толстый. Упитанный — так будет вернее. Это я просто немного поддразнил ее. Может, не стоило. — Он виновато улыбается.

Я отвечаю ему сдержанной улыбкой и рассеянным движением извлекаю из прически шпильку. Мне на щеку падает тяжелая прядь густых золотисто-русых волос, и Кеннет смотрит на нее, как на чудо.

Волосы, родинки — над губой и на плече — и, пожалуй, длинные ноги, я унаследовала от мамы. В остальном, по-моему, больше напоминаю отца, хотя они с мамой похожи между собой и многие утверждают, будто я копия мамы, хотя о ее величавости, благодаря которой она смотрится королевой, мне остается лишь мечтать.

За волосы я ей признательна. Они не капризничают, не завиваются непокорными кудрями, легко укладываются, шикарно смотрятся и никогда не подведут в самую ответственную минуту. Можно смело сказать, что они мое главное богатство.

Кеннет протягивает руку, осторожно проводит пальцами по этой пряди и, слегка касаясь моей щеки, изучает, по какому принципу сделана моя прическа, после чего вынимает очередную шпильку. Мне на висок падает вторая прядь. Кеннет улыбается так, будто он начинающий волшебник, прочел первое в жизни заклинание и на его глазах заработала магия.

Я тоже улыбаюсь, беру из его руки шпильку и кладу ее на тумбочку.

— А волосы?

— Что? — Кеннет непонимающе сдвигает брови.

— Какие они у Анабелл?

— Гм… Очень светлые… Бело… гм… пепельные. Она постоянно разная — то шатенка, то блондинка. Но такого, как твой, оттенка никому никогда не добиться, — бормочет он, завороженно глядя на мои наполовину распущенные волосы. — Даже если покраситься самой дорогой в мире краской, у самого опытного мастера, в самом модном салоне… — Он нежно прикладывает палец к моим губам. — Прошу тебя: давай хоть на время забудем об Анабелл, Веронике, женихах, шаферах, невестах и их подружках? Обо всем и всех?

Мне надлежит запротестовать, напомнить о своем замужестве, даже прикинуться оскорбленной, но ласковый шепот Кеннета парализует сознание, совершенно вытесняя мысли о Джонатане, обо всем, что осталось за пределами этой комнаты.

Такое ощущение, что я слышу, как потрескивает огонь в его глазах, пылающий страстно и неукротимо, как неистово, почти влюбленно стучит сердце, как в самой глубине души кружит водоворот новых и давних чувств. Протягиваю руку и прикасаюсь к его груди. Его глаза темнеют, хоть, казалось бы, они и так почти черные.

Он опускает голову и целует мои пальцы, горячо и вместе с тем нежно. Потом на миг замирает, будто не веря в свое счастье. Я жду, что последует дальше, затаив дыхание, и уже боюсь, что продолжения может не быть…

Это награда, долгожданная и заслуженная награда, стучит где-то на самом краю моего сознания. Мы с Кеннетом будто танцуем древний удивительной красоты танец, движения в котором, сколько раз его ни танцуй, постоянно будут разные, но неизменно слаженные, будто отрепетированные.

Секс с Сетом был всегда торопливый и короткий. С годами я привыкла к такому раскладу и уже не задумывалась о том, бывает ли иначе. Джонатан из другого поколения, к тому же сдержанный, даже чопорный, и любит, чтобы во всем соблюдались строгие правила. Примерно такой он и в постели. Я приспособилась и к нему.

С Кеннетом же, хоть мы почти не знаем друг друга, секс будто вовсе не секс, а фейерверк блаженства, праздник с дюжиной неожиданных и вместе с тем самых желанных сюрпризов. Каждая ласка, каждый поцелуй все настойчивее оживляют меня, наполняют неизвестно откуда возникающими силами, благодаря которым хочется глубже и полнее дышать, разгадывать сотни загадок и всем сердцем любить.

Мы чувствуем друг друга так, как, казалось бы, невозможно чувствовать двум отдельным, ничем не связанным людям. Руки и губы Кеннета, такое впечатление, знают меня так, как саму себя никогда не узнала бы даже я. Кажется, я тоже его знаю: некий безмолвный голос подсказывает мне, где нужно гладить и целовать и насколько страстно или нежно. Кеннет постанывает от удовольствия, стоны рвутся и из моей груди. Меня не покидает чувство, что я и рождена была лишь затем, чтобы дожить до этой ночи и окунуться в порочно-невинный и сказочно прекрасный омут счастья…

Лежим тяжело дыша, держась за руки и нежно поглаживая пальцы друг друга. О, как я благодарна Кеннету за эту беспредельную и безыскусную нежность после бури страсти. Только теперь понимаю, насколько сильно мне этого не хватало. Сет всякий раз спешил домой, а Джонатан, как только все заканчивается, без слов идет в душ, смывает с себя мой запах и тепло и, вполне довольный собой, засыпает. На отдельной кровати. Так ему удобнее — он уже немолод, сильно потеет, бывает храпит и ворочается. Я все понимаю. Однако…

— Родинка… — шепчет Кеннет, чмокая темное пятнышко у меня на плече. — Просто не верится.

— Не верится? — недоуменно спрашиваю я. — Что здесь особенного?

— То, что она вообще есть, — хрипловатым голосом произносит Кеннет. — Эта родинка — знак, символ, тайна, которую в жизни не постигнешь.

— Это еще почему? — смеясь спрашиваю я.

— Потому что… — воодушевленно начинает Кеннет, но его прерывает телефонный звонок.

Мы на мгновение замираем. Сначала я не вполне понимаю, что происходит: в наш мирок, столь уединенный и необыкновенный, не дозволено вторгаться никому извне. Звонки продолжаются. До меня медленно доходит, что раздаются они из моей сумочки.

Испуганно поднимаюсь, оборачиваясь простыней, достаю сотовый и отхожу к окну.

— Алло? — На экран я не взглянула, но прекрасно знаю, кто звонит. Надо заставить голову работать, но в ней еще искрится волшебная дымка, а руки, ноги, грудь сладко ноют, не успев остыть от водопада ласк.

— Малышка, здравствуй! — говорит Джонатан, как всегда четко и неторопливо. — Еще не спишь?

— Нет, — негромко говорю я, чтобы не обнаружить голосом того, что творится в моей душе.

— Праздник закончился?

Кашляю. Смотрю на часы: одна минута первого. Значит, в Сиднее три дня. Джонатан пунктуален до чертиков, наверное даже если на город посыплются бомбы, будет жить по четкому расписанию, а на то, чтобы убежать в бомбоубежище, не найдет времени. Ровно в три он устраивает себе десятиминутный перерыв и неизменно звонит мне. По его звонкам я определяю, который час.