Портрет Дженни - Роберт Натан Страница 14

Думаю, вряд ли нужно описывать начатый мною в тот день портрет — вы можете увидеть его сегодня в нью-йоркском «Метрополитен» и на многочисленных репродукциях. «Девушка в черном» — так назвали в музее это полотно, но для меня это всегда была и будет просто Дженни.

Первые минуты я чувствовал некоторую скованность, наверно, потому, что слишком волновался. Но потом дело пошло. Я работал в каком-то трансе, не видя ничего вокруг, не замечая времени, — писал, будто слившись со своей кистью. Прошло, наверно, часа два с лишним, и за все это время ни один из нас не произнес ни слова.

Вдруг я увидел, что Дженни как-то странно поникла и стала сползать с кресла. Испуганный, я бросился к ней, успев подхватить, когда она уже валилась на пол. Я осторожно перенес ее, удивительно легкую, на кровать и уложил, прикрыв пальто. И только тут она открыла глаза.

— Я просто устала, Эдвин, — прошептала она и улыбнулась мне застенчивой, извиняющейся улыбкой.

Вскипятив на газе чайник, я заставил ее выпить чашку крепко заваренного чая и с облегчением увидел, что щеки ее чуть порозовели.

— Мне получше, — сказала Дженни минут через десять. — Слабость вроде бы прошла. Если хотите, могу еще немного попозировать.

Разумеется, я ответил, что не хочу, что сам я тоже устал.

— А тебе надо еще отдохнуть, — продолжал я. — Мы с тобой хорошо начали, ты лучшая из всех моделей, какие мне встречались. И не будем спешить. Впереди у нас достаточно времени.

— В том-то и дело, что не очень… — Она тихонько вздохнула. — Ладно, я еще немного полежу, раз уж вы настаиваете.

Прикрыв глаза, она лежала, изредка вздрагивая под пальто, и непонятно было, то ли она дремлет, то ли просто ушла в себя. Темные волосы разметались по подушке, длинные ресницы, казалось, тоже отдыхали, прикорнув на нежной коже щек. Я взял ее руку и поразился, какая она холодная. Не дай Бог, еще заболеет… Я смотрел в ее лицо и мысленно спрашивал: кто ты? Какой ветер вырвал и принес сюда эту страничку из книги прошлого? Страничку, без которой опустела бы моя жизнь…

И, словно услышав мои мысли, Дженни открыла глаза. Очень серьезно посмотрела на меня и вдруг сказала:

— Вы у меня теперь только и остались.

Вероятно, она уловила в моих глазах некоторое замешательство. Потому что, сев на постели и обхватив руками колени, поспешила меня успокоить:

— Ну, конечно, еще моя тетя. Правда, я и видела-то ее всего пару раз. Но теперь она хочет взять меня к себе.

— Вот и хорошо, — сказал я. — Прежнего не воротишь, но надеюсь, ты постепенно к ней привыкнешь.

Уж не знаю, что ей послышалось в моем голосе, может, показалось, я обрадовался, что забота о ней не ляжет на мои плечи. И она неожиданно спросила:

— А вы правда хотите, чтобы я приходила? Или только для портрета?

— Дженни, неужели ты… — начал было я, но увидел по ее глазам, что можно не продолжать: она прочла на моем лице ответ на свои сомнения. Прочла и просветленно улыбнулась, откинув упавшую на лицо темную прядь тем же движением, каким это делала — сколько лет назад? — маленькая девочка в пустынном вечернем парке.

— Я приду, как только смогу, — сказала она.

— А где живет твоя тетя? — Да, я понимал, что вряд ли узнаю это, и все равно не мог не спросить.

— Зачем вам? — Она покачала головой. — Все равно вы не сможете ко мне прийти. Только я смогу. — Это было сказано мягко, вполголоса, но глаза ее грустно и твердо просили не задавать больше таких вопросов.

Она была рядом, на расстоянии вытянутой руки, но я чувствовал, как незримое течение уже относит нас друг от друга. Незримый поток, который никому не дано перешагнуть. Никому, кроме этой девочки.

С минуту она сидела, уйдя в себя, в какие-то неведомые мне дали. Потом встала, оправила платье и надела пальто и шляпку. Задержалась на пару секунд перед моим убогим зеркалом и улыбнулась мне прощальной улыбкой.

— Гуд-бай, Эдвин. Я вернусь, как только смогу. Вот увидите, я буду спешить…

Она шагнула к двери, но на пороге снова обернулась.

— Постарайтесь дождаться, — прошептали ее губы. — Постарайтесь дождаться меня.

Иногда человеку остается лишь верить в то, что невозможно понять. Это одинаково справедливо и для мистика, убежденного в реальности чуда, и для ученого, исповедующего бесконечность Вселенной, хотя он и не может ее зримо представить. Ибо мозг наш не в состоянии вместить в себя бесконечность. Пытаясь охватить мыслью безбрежность мироздания, мы все равно подсознательно стараемся нащупать какой-то предел, какую-то опору, без которой дух наш словно повисает в пустоте. И однако — что если ни конца, ни предела действительно нет? Или если, достигнув конца, мы тем самым лишь вернемся к исходной точке?

Моим концом и началом была Дженни. И чем меньше я понимал, как все это может происходить, тем тверже была моя вера.

Она появилась спустя две недели. Всего две — но как же она изменилась с той нашей последней встречи! Когда легко взбежав по лестнице, он вошла в комнату, я буквально замер от изумления. Эта стройная девушка в распахнутом пальто, под которым виднелась строгая серая блузка и длинная, чуть не до пят, юбка, — неужели это правда Дженни?!

Она по-своему поняла мое замешательство.

— У меня в этом одеянии ужасно тоскливый вид, да, Эдвин? Ненавижу их дурацкую форму. Но ничего не поделаешь, они заставляют нас ее носить… Ой, я же не сказала самого главного! — Она хлопнула себя по лбу. — Я же теперь в пансионе. Тут недалеко, под Пикскиллом. Вместе с Эмили. Меня определила туда моя тетя.

— Я уже догадался, — кивнул я. — Но как ты выросла, Дженни! Прямо не узнать…

Действительно, в облике ее уже ничто не напоминало о встретившемся мне так недавно — или так давно — ребенке. Теперь это была уже девушка, пожалуй, еще чуть угловатая, но в движениях ее, в лице, во всей фигуре сквозила пробуждающаяся женственность. И я подумал, что с портретом надо поторопиться, а то будет поздно…

— Наконец-то дождался тебя, — радовался я, помогая ей раздеться. — Ну что, может, не теряя времени, начнем?

Она заняла свое место в кресле. Но меня смущала ее серая блузка, выламывающаяся из моего замысла. В конце концов мы решили, что она прикроет ее собственным пальто.

— А черное платье допишу потом, — пообещал я. — Это можно сделать и без тебя.

— Вы даже не сказали, рады ли меня видеть, — полушутливо надув губки, упрекнула Дженни.

— Будто ты сама не видишь, — отвечал я, усмехнувшись про себя этому первому невинному кокетству.

И мы начали наш сеанс, который, должен признаться, дался мне куда труднее, чем предыдущий.

Дженни была на сей раз непоседлива и говорлива. Ее переполняли новые впечатления, и ей не терпелось ими поделиться. То и дело она просила «на минутку прерваться», но минутки эти получались безразмерными, потому что, начав рассказывать, Дженни никак не могла кончить. И в конце концов я перестал прерываться, позволив ей болтать сколько влезет.