Прости, и я прощу - Татьяна Туринская Страница 15

Нет, еще больше, чем остаться одной, ей хотелось оказаться в объятиях Сидорова. И чтобы не было его рыжей в рыжем, не было семейного фото на его столе, не было этих ужасных шести лет разлуки, не было Ковальского с его маразматической мамашей, не было нелепой ссоры из-за сидоровой козы…

На бегу ухватив сумку, висящую на спинке стула, Катерина подбежала к вешалке и сняла дубленку. В этот момент стеклянная дверь распахнулась с характерным звуком. Катя оглянулась помимо желания — на пороге стоял сердитый шеф. Он явно собирался что-то сказать, но увидев подчиненных, словно бы запнулся. Растерянно кашлянул, потом произнес вроде грозно, но в его голосе чувствовалась неуверенность:

— Панелопина, ко мне, остальные свободны.

Катя застыла у дверей с дубленкой в руках. Все вышли, только Светка чего-то топталась на месте.

— Я сказал — все свободны, — недовольно повторил Сидоров, и Светка послушно ретировалась. Вслед за нею сделала шаг за порог и Катерина, но тут же услышала: — Панелопина, ко мне в кабинет.

В офисе не было никого, кроме них — не об этом ли мечтала Катя? Но в этот момент ей почему-то хотелось убежать вместе со Светкой. А с другой стороны, хотелось законопатить дверь супер-крепким цементом, чтобы уже никто и никогда не смог ни войти сюда, ни вывести их отсюда, чтобы они с Сидоровым так и остались вдвоем до конца дней.

Она все еще стояла на пороге, не зная, что выбрать, чему отдать предпочтение, куда ей идти — к нему или от него. Сидоров решил эту дилемму за нее. Подошел к двери, втянул ее за руку в офис, и провернул ключ в замке. Быстрым жестом сунул ключ в карман и повернулся к Катерине. Взял ее за плечи, взглянул в глаза:

— В чем дело? Бунт на корабле?

Катя держалась из последних сил. Больше всего на свете ей хотелось снова броситься в Юрины объятия, не дожидаясь первого шага с его стороны, рассказать ему о своей любви, и пусть тогда делает с нею, что хочет. Но нет, это уже было. И ни к чему хорошему не привело. Она опустила взгляд, но Сидоров несильно встряхнул ее за плечи:

— Эй, я спрашиваю: в чем дело?

Катя вырвалась из его рук:

— Я тебе не "Эй"!

Тот усмехнулся:

— Знаю. Ты не "Эй", ты Катерина Захаровна. И что? Как понимать твое заявление?

— Так и понимай. Так надо, Юра. Так будет лучше.

— Кому?

Она деликатно протиснулась между Сидоровым и дверью, прошла к своему столу.

— Всем. Тебе в первую очередь. Ну и семье твоей, разумеется.

Юра усмехнулся:

— А при чем тут моя семья?

Вот как. Выходит, он даже не видит в Кате угрозы для семьи. Она смутилась. Ну что ж, тем лучше. Значит, она приняла правильное решение.

— Да, ты прав, не при чем. И я не при чем, и ты не при чем. Именно поэтому я и увольняюсь. И давай поскорее покончим с этим.

Сидоров немного помолчал. Оперся рукой на столешницу, смотрел на нее выжидательно. Катерине некуда было деваться, она оказалась как бы в клетке — с двух сторон — прозрачная стенка, с третьей — стол, с четвертой — Юра. Она опустилась на стул, положив на колени дубленку.

— Я не понял, с чем мы должны кончать? — наконец переспросил он.

— С моим увольнением.

— Так мы с ним покончили еще в прошлый раз, — он то ли насмехался над нею, то ли придумал какой-то садистский план мести за прошлое.

Катя начала злится. Выйти она не могла, отвечать на дурацкие утверждения не хотела.

Поняв, что ответа не будет, Сидоров спросил:

— Скажи, твои бесконечные увольнения — это что? Хобби? Способ привлечь к себе внимание? Или что?

Та вспыхнула. Да, хорошо же она, должно быть, выглядела со стороны, если он так подумал. Попыталась было встать, но стоять в тесном углу между Сидоровым и стулом, да еще и с объемной дубленкой в руках было ужасно неудобно, и она снова села. Сказала резко:

— А ты подпиши заявление, и больше я не буду отвлекать твое драгоценное внимание.

— Не заставляй меня повторяться. Я тебя не уволю. Если я так буду разбрасываться кадрами — вылечу в трубу.

Слова, слова, слова. А Кате так хотелось приступить к делу. Хотелось обниматься, целоваться, говорить друг другу нежности. И — главное. Она непременно должна попросить у него прощения за ту нелепость. Даже если виноват он, а не она — все равно Катя должна была быть мудрее хотя бы в силу того, что она женщина. А значит, должна была перевести его глупые слова в шутку. Должна была уступить, принять его фамилию. В конце концов, это не самая плохая фамилия. Банальная — да, но далеко не неприличная. А "коза"… "Сидорова КаЗа" — это даже могло бы быть забавным, если отнестись к прозвищу с юмором.

Она устало произнесла:

— А ты, Юр, не разбрасывайся, ты меня одну уволь. Надеюсь, с остальными у тебя не было романов? А от потери одного сотрудника фирма не обанкротится. Ты и сам знаешь — на мое место придут десятки других, ты еще сможешь от этого выиграть. Я ведь не такой уж ценный работник…

Сидоров посмотрел на нее серьезно:

— Идем в кабинет, тесно тут у тебя. Давай кофейку, что ль, сообразим. Голова пухнет. Да и разговор давно назрел, ты права. Пошли. И брось ты наконец свою дубленку!

Нельзя сказать, что кабинет начальника был слишком просторным. Кроме письменного стола невообразимой формы там поместился еще маленький диванчик и кресло для посетителей, в углу стояло нечто вроде тумбочки для чайно-кофейных принадлежностей. Сидоров включил чайник, обернулся к гостье:

— Кофе? Чай?

Катерина уставилась на диванчик и пыталась сообразить, стоит ли садиться на него — не поймет ли Юра превратно ее решение. Все-таки предпочла кресло.

— Кать, я спрашиваю: ты что будешь: чай, кофе?

Его голос показался ей таким усталым и будничным, что стало обидно и почему-то стыдно. Человек занят делом, голова забита проблемами — только что вернулся в родной город, хлопот, наверное, невпроворот, а Катя пристает к нему со своей любовью. Самого же Сидорова, судя по всему, эти проблемы нисколько не волнуют. Его волнует лишь ее выбор: отдает ли она предпочтение чаю или кофе.

— Пусть будет кофе.

На самом деле ей совершенно не хотелось ни чаю, ни кофе. Вот коньячку бы грамм пятьдесят, чтобы снять напряжение. Вообще-то она предпочитала что-то более женское, мартини, например, или хорошее красное вино, но они были хороши в спокойной дружеской атмосфере. С Сидоровым же всегда, как на войне.

Чайник быстро вскипел. Юра сыпанул по ложке растворимого кофе в чашки, залил кипятком. Бросил по кусочку сахара и протянул гостье:

— Держи.

Присел в уголок дивана, поближе к Катерине. Кофе был еще слишком горяч, нужно было выждать несколько минут, чтобы не обжечься. В нормальной обстановке люди в это время ведут какие-то разговоры, пусть не слишком важные, но скрашивающие ожидание. Здесь же повисла неловкая тишина. То ли нечего было сказать друг другу, то ли, напротив, нужно было сказать очень многое, и собеседники просто не знали, как, с чего начать трудный разговор. Лишь усердно дули на кипяток, словно собрались в кабинете только для того, чтобы выпить чашечку кофе и бежать дальше по своим делам.