Гавайская рапсодия - Дебора Тернер Страница 16

Они подошли к тому месту, где тропинке сворачивала, огибая дерево магнолии. Его цветы, казалось, светились на фоне темных листьев, как упавшие с неба звезды. Неяркий волшебный свет луны отражался и от белого ствола, и от ветвей. В воздухе царила тишина, и только морской прибой нарушал ее.

— Вы сильно заинтересовали меня, Констанс, — тихо сказал Сидней.

От приступа страха Констанс задрожала.

— Чем же? — быстро и небрежно ответила она. — Я самая обыкновенная.

Дрейк помолчал, потом хрипло заговорил:

— Я не понимаю, почему меня сводит с ума то, как изгибаются в улыбке ваши губы. И почему звук вашего голоса кажется мне похожим на прикосновение меха к обнаженной коже. И почему ваши глаза подергиваются дымкой, когда вы произносите мое имя. Какие же тайны прячутся в глубине вашей души?

Он притянул Констанс к себе, его рот прижался к ее губам, а в ушах все еще звучали его слова, отнимая разум и силу воли. Она словно плыла в потоке чувственности.

Констанс, как сквозь сон, подумала, что ждала этого момента долгие годы. Она откинула голову назад, руки ее взлетели и обвили его шею, Нет, она ждала этого всю свою жизнь. Она рождена для него. Заниматься любовью с Фрэнком было весело и приятно, но Сидней зажег ее дикой и всепоглощающей страстью, с которой бороться бесполезно. Все ее ощущения обострились до предела, ее тело накопило такую силу желания, что ему был необходим взрыв.

Как мог этот мужчина привести ее в такое состояние? Что же будет дальше?

Испугавшись собственной страсти, Констанс отняла губы и попыталась высвободиться из его объятий. Она глубоко дышала, упираясь ладонями ему в грудь. Слегка отстранившись от него, она заглянула ему в лицо и увидела, что его терзают самые противоречивые чувства. С одной стороны, страсть и нежность, а с другой — тревога, жалость и смятение. Она ощущала биение его сердца и его горячее дыхание на своей щеке.

— Я не хочу этого, — выдохнула она, когда мучительное желание немного отпустило ее.

— Такого никто не хочет, — отозвался он. Его голос звучал чувственно и грубовато. — И все же, хотим мы того или нет, это существует. Что будем делать?

Он что, предлагает ей роман? Ее тело трепетало от желания, которое он возбудил в ней. Констанс ничего так не хотела сейчас, как отдаться этому безрассудному желанию.

Но ведь дело не только в ее теле. Сидней излучал опасность, чарующую сексуальную силу и магнетизм, которые завораживали ее.

Ему, видимо, удалось наконец справиться со своими чувствами, потому что его взгляд стал спокойным, он уже контролировал себя. Это разозлило и обидело Констанс. Она почти с ума сходила от желания, а он, минуту назад страстный и пылкий, уже был неприступен, как обычно. Это придало ей душевных сил. Она подавила желания своего тела и вполголоса ответила:

— Ничего. Я ничего не собираюсь делать. Я не ложусь в постель с теми, кого знаю всего пару дней.

— А как долго ты была знакома с Фрэнком Кларком, прежде чем легла с ним в постель?

Три месяца. Фрэнк джентльмен. А вот Сидней Дрейк, несмотря на его костюмы и фраки от лучших английских портных и аристократическую внешность, таковым не является. Ее первое впечатление о нем оказалось правильным. За его утонченными манерами скрывается опасный охотник, безжалостный и хладнокровный. Но вслух она сказала только:

— Вас это не касается.

— Но все же почему между вами все кончилось, Констанс? — спросил он. Она уклончиво ответила:

— Мы решили, что не сможем быть счастливы вместе.

Не будет же Констанс рассказывать сейчас с своем прошлом и о том, что Фрэнк, узнав обе всем, отказался от нее ради карьеры и собственного благополучия. И ты, Сидней, поступил бы точно так же.

— А зачем вам это знать? — спросила она, стараясь говорить как можно решительнее и тверже, чтобы в его памяти и следа не осталось от той женщины, которая дрожала в его объятиях, прижималась к его сильному телу и горела безумной страстью.

— Скажем, из любопытства. Вы любили его?

— Да, я любила его.

— Но недолго, — спокойно прибавил Сидней. Его глаза с прежним интересом вглядывались в ее лицо, словно она была каким-то неизвестным существом, которое ему предстояло препарировать.

Констанс сделала глубокий вдох, отстранилась и дрожащими руками пригладила волосы, ощутив, что несколько прядей на ее висках и затылке стали влажными.

— Ваши вопросы бестактны, — бросила она. — Мне пора идти.

Дрейк, видимо, понял, что зашел слишком далеко.

— Тогда пойдемте.

Они были почти у корпуса для персонала, когда из маленького сада, мимо которого вилась тропинка, послышались чьи-то всхлипывания.

— Кто-то плачет, — повернувшись на звук, сказала Констанс.

— Оставайтесь здесь.

— Но, кажется, это…

— Я сказал, оставайтесь здесь!

Констанс всего несколько секунд колебалась, а затем последовала за ним в проем между сплетенными ветвями азалий. В садике, в центре цветочной клумбы, стояла в лунном свете мраморная нимфа.

За самым дальним кустом азалии прятался ребенок, который плакал, закрыв лицо жуками.

— Господи! — воскликнула Констанс и бросилась к девочке. — Что ты здесь делаешь?

Сидней опустился рядом с ней на одно колено.

— Ну-ну, все не так плохо, — сказал он на удивление ласково. — У тебя все лицо распухло. Кто в этом виноват? Слезы или комары?

Агнес прорыдала:

— Я хочу к маме.

— Тогда пойдем найдем ее, — сказал Сидней.

— Но мне нельзя, — воскликнула девочка и зарыдала еще громче.

Эти безутешные рыдания разрывали Констанс сердце.

— Дорогая, послушай, мама, конечно, будет сердиться на тебя за то, что ты убежала, но она же любит тебя. Пойдем, я отведу тебя домой.

— Нет, я должна быть тут. — Последовали захлебывающиеся рыдания, и Констанс стала искать в сумочке носовой платок.

— Возьмите, — сказал Сидней и протянул ей свой.

Промокая маленькое, измученное личико девочки, Констанс проговорила, как она надеялась, материнским тоном:

— А теперь высморкайся. Тогда тебе сразу станет лучше.

Девочка послушно высморкалась, а потом охрипшим от слез голосом сказала:

— Я хочу к маме! Прямо сейчас!

— Я знаю, — сказала Констанс. — Но почему тогда ты не идешь?

Агнес сжала губы, чтобы не проговориться, а на ее личике ясно читались страх и нерешительность.

— Пойдем, Агнес, мы отведем тебя к маме, сказал Сидней.

— Нет! — крикнула она и снова расплакалась. — Мне нельзя… Мне нельзя…