Тайное венчание - Елена Арсеньева Страница 16

Шторм утих, будто его и не было. Расшива медленно двигаласьпо течению, распуская паруса. Занимался ясный рассвет. Печорский монастырь натраверзе правого борта сверкал куполами на зеленом берегу, в скрещении белых,серебряных, ослепительных солнечных лучей. С восторгом перекрестившись исотворив поклон чудному видению, Леонтий пошел по палубе туда, где толпилисьлюди. И блаженная улыбка сошла с его лица.

…Ее заметили, когда капитан велел сниматься с якоря. Онависела на якорном канате, слегка поднимаясь над водой, намертво вцепившись внего заледенелыми руками, а вокруг пояса была охвачена длинной полосой тонкого,но прочного шелка. Наверное, отчаявшись дождаться спасения, она в последнемпроблеске сознания смогла привязать себя к канату. Так ее и вытащили вместе сякорем.

Люди снимали шапки, крестились. Тяжелое молчание царило напалубе.

– Может, на лодке переправлялись? – наконец решилсякто-то нарушить тишину. – В такой-то шторм – верная погибель! Бедняжка,кричала небось, звала. А мы… Упокой, господи, ее душу!

«Это она кричала! – вдруг понял Леонтий. – И яслышал ее. Слышал! Боже мой!»

Он растолкал судовщиков, упал на колени в порыве раскаяния иотвел с лица утопленницы мокрые темные пряди.

Белое, строгое лицо открылось ему. В синеву бледные губы.Окоченелая шея…

Он провел кончиками пальцев по мраморной щеке, ледяной шее.И сильнее молнии вдруг пронзил его легчайший трепет пульса в голубой жилке!

– Жива! – крикнул Леонтий, рывком подхватываябезжизненное тело и прижимая к себе. Вся одежда его тотчас же сделаласьнасквозь мокрой, но он не чувствовал. – Жива! Скорее водки, что-нибудьсухое. Воды горячей!

Голова спасенной запрокинулась; и, когда Леонтий сновавзглянул ей в лицо, сердце его на миг замерло.

Теперь он знал, зачем опоздал в экспедицию. Теперь он знал,что значит судьба!

Он не знал только, что держит на руках свою погибель.

Растертая водкой, согретая, переодетая в сухое, спасенная,однако же, не подавала признаков жизни. Очевидно, испытание потрясло самыеглубины ее существа. На смену холоду, сковывавшему ее тело, пришел неистовыйжар. Лоб ее пылал, лицо побагровело, губы враз обметало досуха. Жизнь ее была вопасности, и ни хозяин расшивы, ни Леонтий не сомневались, что на борту ейоставаться никак нельзя.

Но как же быть? Вернуться в Нижний? О том хозяин и слышатьне хотел, опасаясь упустить выгодного покупателя, к которому уже сильноопаздывал из-за внезапного шторма. Да и, возвратившись, куда больную в большомгороде девать? Как найти ее дом, родню? Кто этим станет заниматься? Леонтий? Ногде же поместит он беспамятную девушку на то время, пока разыщет ее семью? Аежели не разыщет? Вдруг она приезжая, тогда как быть? И главное – жизнь ее наволоске висит, ей уход нужен, лекарь нужен, а не путешествие и неудобства!

– Послушай-ка, молодец, – сказал наконец хозяинрасшивы, хмуро поглядывая на осунувшееся лицо своего еще вчера такого веселогои беззаботного пассажира и проницая опытным взором, какая сердечная печальтерзает его и почему забота о незнакомой девушке стала вдруг средоточием егопомыслов. – Послушай меня. Ты лишь до Василя с нами идти намеревался? Таквот, в версте до него я тебя высажу. Сейчас вода большая, почти к самому берегусможем подойти. Там, на взгорье, изба стоит. Живет в ней цыганка, Татьяной еезовут. Черная Татьяна. Страшна, как нечистый из преисподней, однако душою добраи разумом проворна. Поговаривают людишки: хаживают к ней лесные разбойнички,знается она с купцами беспошлинными [14]… Всякое может статься,но мне до того дела нет. И тебе быть не должно, коли проку от Татьяны ждешь.Знахарка она отменная. И если кто эту девку на ноги поставит, так лишь Татьяна.Она ко всем добра, тебя с дорогой душою примет!

Так и вышло. Едва Леонтий, держа на руках завернутую втулупчик бесчувственную девушку, переступил порог избушки, одиноко стоявшей навысоком берегу Волги, окруженной с трех сторон дремучим лесом, как хозяйка,смуглая, с иссеченным шрамами лицом, проворно раскинула на широкой лавке в углуперинку, сверху бросила чистую ряднину и, ничего не спрашивая, помогла Леонтиюуложить больную.

Не сводя пристальных черных глаз с неожиданного гостя, онавыслушала его сбивчивый рассказ и чуть нахмурилась, когда он потянул из-запазухи кошель. Но когда Леонтий щедро высыпал мрачной знахарке в подол все своедостояние – очень небогатое! – она молодо, заливисто рассмеялась:

– Сами-то, сударь, побираться пойдете? Да и куда мнестолько! Я от своих трудов с хозяйства безбедно живу.

Она взяла два серебряных полтинника, остальные ссыпалаобратно в кошель, затянула его веревочкой и, вернув Леонтию, приказала:

– А теперь, сударь, подите за дверь, мне больную осмотретьнадобно.

Но тот не двинулся с места. Он не сводил глаз со смуглых исухих рук цыганки, которые развязывали тесьму надетой на незнакомку мужскойнательной рубахи, ибо ее платье, еще сырое, было увязано в узелок, а переодетьее пришлось в единственную смену Леонтьева белья.

– Кто ходил за ней на расшиве? – спросила хозяйка и, недождавшись ответа, обернулась.

Один взгляд в пылающее лицо молодого человека открыл цыганкевсе… А его глаза еще видели девицу такой, как там, в трюме расшивы, когда, растираялишенную сознания незнакомку водкой, думая лишь о спасении ее жизни и о своейстрашной вине перед нею, Леонтий вдруг, остановившись передохнуть, оцепенелперед зрелищем этого беспомощно распростертого белоснежного тела. Он никогда вжизни не видел обнаженной женщины, лишь только на срамных картинках, ходившихсредь студентов, однако ничего, кроме отвращения, эти уродливые изображения внем не вызывали. Плотские томления, по счастью, были к нему снисходительны, ажаркие рассказы друзей не будили фантазию, до двадцати пяти лет поглощеннуюисключительно учением. Но созерцание этой красоты, всецело отданной в еговласть, подкосило Леонтия! Вся кровь его взыграла, разум помутился. Потрясенныйдо самых глубин существа, он был близок к тому, чтобы развести эти безвольнораскинутые ноги, втолкнуться меж ними, отведать первой девичьей крови своейжаждущей, словно бы стонущей от желания плотью. Но слишком велик был страх ещеболее повредить состоянию незнакомки, опасение, как бы она не умерла в егообъятиях. Леонтий продолжал растирать ее, старательно устремляя взор в темныйугол трюма, и руки его, тонувшие в этом обилии расцветающей плоти, жгло огнемвовсе не от огненной водки…

Он боялся себя. Однако состояние девушки сделалось ночьюстоль опасным, что это прогнало из головы Леонтия всякие греховные помыслы, ипоутру его целиком поглотили поиски приюта для нее.