Прихоти любви - Евгения Марлитт Страница 16

Тот поклонился.

– Он, собственно, называется Вальпургисцилла, но Совиным домом назвала его покойная госпожа, когда впервые вошла в развалины при лунном свете и ее встретили крики и уханье сов. Это имя и осталось за старым зданием, хотя в нем уже нет никакого простора ночным птицам: башня была полна ими, а теперь обратилась в уютное жилище… Ах да, башня! – Он недовольно потер безукоризненно выбритый подбородок. – О ней говорит теперь вся округа, толкуют о большом кладе, найденном под нею.

– Денежный клад? – коротко спросил герцог, отодвинув шелковую занавесь, чтобы лучше видеть лицо кастеляна.

Старик пожал плечами.

– Не думаю, чтобы это были чистые деньги. Говорят о несметных сокровищах, о массе золота, серебра и драгоценных камней. Но я знаю своих земляков, знаю и своего старого друга Гейнемана, ужасного хитреца; тем, кто начнет расспрашивать его, он наговорит столько, что они не сумеют разобраться в его словах, а весь клад, может быть, состоит из одной причастной чаши.

Герцогиня блестящими глазами смотрела на старика с удивлением ребенка, слушающего сказки.

– Клад? – переспросила она, но внезапно остановилась; улыбка на ее лице сменилась холодным и гордым выражением: из-за драпировки противоположной двери показался господин, который подошел с глубоким почтительным поклоном.

Молодая женщина едва заметно наклонила голову, ее тонкие губы нервно подергивались, герцог, напротив, обратился к вошедшему очень благосклонно:

– Ну, Пальмер, что еще скажете неприятного? Будет ли это опять плесень на старых балках или снова капает в вашей комнате?

– Ваше высочество изволит шутить, – отвечал вошедший. – Предупреждения, которые я делал перед покупкой Альтенштейна, были моим долгом верного слуги, и я знаю, что ваше высочество поняли меня. Но сегодня мое сообщение будет только приятно: барон фон Нейгауз просит о чести быть допущенным, чтобы приветствовать своего высокого соседа.

Герцогиня обернулась.

– Добро пожаловать от всего сердца! – воскликнула она, а через несколько минут, когда Лотарь вошел в комнату, протянула ему худую руку и сказала: – Мой милый барон, какая радость!

Барон взял эту руку и почтительно поднес к губам. Поклонившись герцогу, он заговорил своим звучным низким голосом:

– Ваше высочество, позвольте мне сообщить о своем возвращении из путешествия; я думаю снова акклиматизироваться здесь.

– Давно пора, кузен, вы заставили нас долго ждать, – ответил герцог и протянул барону руку.

Тот слегка улыбнулся. Герцог, казалось, был в чрезвычайно хорошем расположении духа.

– Но то, что вы должны были возвратиться один, милый Герольд!.. – воскликнула герцогиня и снова протянула ему руку, а в глазах ее заблестели слезы. – Бедная Екатерина.

– Я вернулся со своим ребенком, ваше высочество, – серьезно возразил он.

– Я знаю, Герольд, знаю! Но ребенок остается ребенком и лишь отчасти заменяет подругу жизни!

Она почти страстно сказала это, а глаза ее искали герцога, который стоял, опираясь на резной шкафчик и будто ничего не слыша, смотрел в окно на липы, залитые лучами полуденного солнца.

Воцарилось молчание; молодая женщина тихо опустила ресницы, и по щекам ее скатились слезы, которые она поспешно вытерла.

– Как, должно быть, тяжело умереть в полном расцвете счастья, – произнесла она.

Снова воцарилось молчание.

В комнате оставались только трое. Кастелян со своей лестницей вышел, а Пальмер, секретарь герцога, возбуждавший зависть многих, стоял, как статуя, в соседней комнате за портьерой.

– Кстати, барон, – оживленно заговорила герцогиня, – слышали ли вы о чудесных драгоценностях, найденных в Совином доме?

– Действительно, ваше высочество, старые стены выдали свои сокровища, – отвечал барон с видимым облегчением.

– Правда? – спросил герцог с недоверчивой улыбкой. – Что же это такое? Церковная утварь? Золото в монетах?

– Нет, это не звонкие предметы. Это воск, простой желтый воск, который монахи замуровали в погребе, когда приблизился враг.

– Воск! – разочарованно воскликнула герцогиня.

– Ваше высочество, это не хуже, чем деньги, настоящий чистый воск. Теперь…

– Видели вы его? – перебил герцог.

– Да, ваше высочество. Я осматривал находку на месте.

– Так распря, разделявшая Альтенштейнов и Нейгаузов, окончилась? – равнодушно спросил герцог.

– Ваше высочество, моя сестра Беата и Клодина фон Герольд – подруги по пансиону, – ответил Нейгауз.

– Вот как! – еще равнодушнее произнес герцог и снова стал смотреть в окно…

– Ах, знаете, милый Герольд, я бы хотела увидеть эту находку! – воскликнула герцогиня.

– В таком случае, ваше высочество должны поторопиться, потому что торговцы накинулись на нее, как осы на спелые фрукты.

– Слышишь, Адальберт, не поехать ли нам?

– Завтра или послезавтра, если хочешь, Элиза, после того как мы убедимся, что не помешаем там.

– Мы помешаем Клодине? Я думаю, она будет рада увидеть людей в своем одиночестве. Пожалуйста, Адальберт, прикажи, чтобы сейчас закладывали.

Герцог обернулся.

– Сейчас? – спросил он, и его красивое лицо слегка побледнело.

– Сейчас, Адальберт, пожалуйста!

Она быстро поднялась, подошла к мужу и с мольбой взяла его за руку, ее большие, неестественно блестящие глаза смотрели с почти детским просительным выражением.

Он снова посмотрел в окно, как бы проверяя погоду.

– А возвращение по вечерней сырости? – пробормотал он.

– О, в этом чудном лесном воздухе… – упрашивала она. – Ведь я здорова, Адальберт, совершенно здорова!

Он слегка поклонился, изъявляя согласие, и обратился к вошедшему Пальмеру, чтобы он приказал закладывать. Потом, пригласив Лотаря ехать с ними, подал герцогине руку и повел в ее комнаты одеться для поездки.

Нейгауз печально посмотрел им вслед. Что стало в его отсутствие с герцогиней, прежде хотя и нежным, но таким гибким, элегантным созданием? Эта женщина с возвышенным характером и любовью ко всему прекрасному, с фанатическим рвением относившаяся к обязанностям своего положения, считавшая долгом материнскую заботу о стране, – эта женщина теперь была тенью самой себя, и огонь, горевший в ее глазах, был лихорадочным блеском; вместо прежней очаровательной живости появилось нервное возбуждение, столь ясно выказывавшее ее болезнь.

А он? Занавеси только что закрылись за высокой фигурой, красивой, статной, олицетворением силы, – он был типичным древним германцем со светлыми волосами и голубыми глазами. И был до крайности упрям, когда чего-нибудь хотел. Не зная сам почему, барон Лотарь вспомнил одну охоту, когда герцог весь день, вечер и ночь в проливной дождь преследовал в сопровождении одного лишь егеря великолепного оленя, вымок насквозь, но все-таки убил его… Да, он был до крайности упрям, и потому…