Царица Савская - Тоска Ли Страница 17

Вежливые смешки остальных. Но Вахабил выпрямился и покачал головой.

— Мы волнуемся за ваше величество. Вы себя изматываете. Слуги говорят, что вы подолгу не спите, отказываетесь почти от всей приносимой для вас пищи…

— Советник, мне прислуживают женщины. И я не сомневаюсь, что ваши матери и жены точно так же говорят про вас самих. Их не интересует разделение земель и состояние дамбы или южных каналов, им неинтересен обмен немалого количества мирры на египетских лошадей…

— И все же это очевидно даже нам. Царица, если какая-то тягость заставляет вас отказаться от пищи и сна, молю вас, позвольте послать за врачом.

Все сидевшие за столом смолкли, и я буквально ощутила на себе тяжесть их взглядов.

Ниман, мой кузен. Абйада. Кхалкхариб и Ята. Набат, капитан моей охраны. Абамар. Терпеливость и нетерпение, как кусочки сложной мозаики.

— Заверяю вас, я здорова, — ответила я. — Впрочем, наверное, стоит пока закончить.

— Вы объединительница Сабы. Вы крайне драгоценны для царства, в особенности с тем, что у вас нет наследника. Вам нужно следить за своим благополучием. Если не для себя самой…

Я грохнула ладонями по столу и встала.

— Чего вы от меня хотите? Чего еще я не отдала вам и Сабе из того, что у меня было? В чем и когда я подвела вас, чем заслужила подобные порицания? Мой долг! Моя поддержка! Мириады жизней! Чего еще вы хотите?

— Царица, — сказал Вахабил, — возможно, замужество сможет слегка облегчить ваше бремя. А безопасность, которую даст наследник…

— Я не буду говорить о замужестве! — отрезала я, сметая на пол стопку пергаментов вместе с моим золотым кубком.

Я дрожала от ярости, которой не понимала, а ярость питалась из источника, который я считала давно уже пересохшим.

— Вы призвали меня, потому что не желали видеть на троне пешку Нашшана. — Я поочередно смотрела в глаза всем присутствующим. — Не смейте думать, что сделаете кого-то из своих ставленников царем, используя меня. Я царица, и, клянусь Алмакахом, я буду править!

В последний раз оглядев присутствующих, я оттолкнула свое кресло назад.

— Наша встреча закончена.

В ту ночь Азм явился проведать меня в моих личных покоях — тех самых, что когда-то принадлежали моему царственному отцу.

— Тебя прислал Вахабил, — устало сказала я.

Мелкий дождь за стенами дворца превращался в постоянное гудение. По одному только глухому реву львов-водостоков, стихшему до урчания, я понимала, что сезон дождей близится к своему завершению.

— Никто из смертных не может никуда прислать верховного жреца Алмакаха, — ответил он. — Он попросил меня прийти.

Я отвернулась.

— Ты тоже собрался меня отчитывать?

В Пунте у меня вошло в привычку посещать и наблюдать еженощные жертвоприношения с молитвой о том, чтобы Ал- маках вернулся на небо. Но в местный храм за узкой дамбой я не входила с момента того самого ритуального празднества, состоявшегося несколько месяцев назад.

— За что же мне тебя отчитывать? Дочь. Алмакаха вольна поступать, как считает нужным.

Я тихонько рассмеялась.

— Ты в это не веришь?

Я не знала, как сказать ему, что жизнь царицы была смертным приговором одиночества. Что каждый миг я ощущаю, как ширится пропасть между самыми близкими мне людьми и закрытостью моего совета, как остаются со мной лишь мысли, которыми я не могу, не смею делиться.

И не хотела говорить, что никогда в жизни я не чувствовала себя настолько рабыней, настолько покинутой всеми богами.

Поэтому я ничего не сказала.

— Возможно, ей стоит помнить, кто она такая.

Я размышляла об Азме, пока тот устраивался на низком диване напротив меня. Он так и не надел серебряного клобука и дорогой мантии, как все остальные жрецы, и простая роба придавала его позиции весомость, недоступную никакой другой роскоши. Он и прежде казался мне лишенным возраста, почти бессмертным, за исключением ранения в ногу, полученного на поле боя в тот день, и хромоты, которая осталась с тех пор навсегда. В слабом свете лампы, стоявшей на золотом столике между нами — столике моей матери, который я забрала из покоев Хагарлат, — я ясно видела глубокий восточный оттенок его кожи. То был цвет кожи Пунта и моих родственников оттуда, лишь на малую тень темнее моей собственной.

— Она царица, — сказала я наконец, протянув руку за кубком с вином.

— И ее любит ее народ.

— Они любят меня за то, что я могу для них сделать, — ответила я. — Потому что хотят земель, торговых ставок и споров, решенных в их пользу.

Я взглянула на Азма, и он ответил согласным пожатием плеч.

— А потому мне иногда кажется, что точно так же боги говорят о нас, когда мы добавляем просьбы к своим молитвам. Бесплодная женщина молит о детях, больной — о здоровье, земледелец — о дожде, а купец — о хорошей погоде и безопасности.

— Царица, милость богов к которой была очевидна ей.

Я помолчала, прежде чем сказать:

— Я не знала, что милость богов дается настолько большой ценой.

Жрец ответил почти что шепотом:

— У всего и всегда есть цена. Разве ты сама не приберегаешь лучшие дары для тех, кто доказал тебе свою верность самым нелегким из способов? Для тех, кто отправил своих людей возвести тебя на трон, хоть те и могли умереть… тех, кто по твоему приказу строит твои крепости и предлагает путь через свои земли на лучших условиях их оазисов?

— Если то, что ты говоришь, верно, то наше почитание богов не что иное, как торговые сделки. Все те, кто приходит в мой зал, делают это в надежде на получение выгоды. Так же и мы предлагаем богам служение в надежде на то, что получим от них желаемое. Неудивительно, что боги хмурятся в ответ на наши попытки контролировать их своим благочестием. Неудивительно, что боги бьют нас, когда мы меньше всего того ожидаем, бьют, чтобы доказать нам: мы над ними не властны, — горько сказала я.

— Ты действительно считаешь богов столь мелочными?

— Это единственное объяснение, которое имеет смысл, — сказала я. — Что они действуют так, потому что мы никогда не даем им того, чего они действительно хотят.

— И чего же?

Я пожала плечами.

— Мы ведь не спрашиваем о сердечных чаяниях богов, не спрашиваем, хотят ли они быть услышанными. Мы проливаем кровь во имя богов, которых делаем грозными. Но мы не пытаемся их понять. Мы не предлагаем любовь. Не искренне. Теперь я отчасти понимаю это, — продолжила я, бесстрастно глядя на алебастровую курильницу на столе, от которой поднимались тонкие струйки благовонного дыма, исчезая на глазах, растворяясь в воздухе.

— И я считаю, что боги невероятно одиноки, — тихо закончила я. — Или, возможно, будучи богами, они не желают быть познанными, а мое заключение продиктовано лишь человеческой логикой.