Декабристки. Тысячи верст до любви - Татьяна Алексеева Страница 18

Зато когда до города осталось совсем немного, Аленка снова уснула – к огромной радости матери, для которой дорога стала еще более необычной и просто невероятно интересной. Она впервые увидела каменные дома с балконами и вылепленными на их желтых стенах белыми украшениями, впервые проехала по дорогам, выложенным досками и вымощенным камнем. Все это выглядело для деревенской жительницы настолько странным, что ей приходилось то и дело повторять про себя: «Это не сон. Здесь я теперь буду жить».

Напоминать себе о том, что происходящее не видится ей во сне, Васильевой потом пришлось еще много раз. Даже после того, как она больше месяца прожила в господском доме, потихоньку перестала бояться выходить из дома на шумную многолюдную улицу и начала привыкать к новой жизни. Все равно порой ей казалось, что в один прекрасный момент она откроет глаза и обнаружит себя дома, в деревне, спящей на полу рядом с мужем и детьми, а вставшая раньше всех свекровь начнет требовать, чтобы они скорее просыпались и шли в поле. И если раньше такая жизнь была для Настасьи совершенно нормальной, то теперь мысль о ней сильнейшим образом пугала молодую женщину, и именно потому она раз за разом была вынуждена напоминать себе: «Это не сон. Я действительно живу в городе, и у меня все хорошо».

Жизнь ее и правда очень сильно изменилась к лучшему. Теперь у нее была всего одна обязанность – кормить и нянчить хозяйскую дочку. И хотя новорожденная девочка требовала достаточно забот, а кроме того, Настасье нужно было еще и уделять внимание собственному ребенку, жилось ей теперь намного легче, чем в деревне. Она вставала гораздо позже, чем дома, если только кто-нибудь из детей не просыпался и не начинал плакать ранним утром, но даже в этом случае у нее всегда была возможность вздремнуть или просто отдохнуть днем во время кормления девочек. Иногда ее просили помочь кому-нибудь из слуг убираться в комнатах или накрывать на стол для обеда или ужина, но эта работа была такой легкой по сравнению с трудом в деревне, что Васильевой даже становилось неловко – она никак не могла привыкнуть к такому образу жизни. Ей казалось, что она работает слишком мало и что жить так крепостной крестьянке нельзя, однако для хозяев это было в порядке вещей. Они и не думали нагружать кормилицу еще какими-нибудь делами – наоборот, следили, чтобы она не отвлекалась на другую работу от сидения с их дочерью. А Настасье ничего другого и не требовалось. Она с удовольствием проводила время с младенцами, и ей казалось, что она любит одинаково сильно свою родную дочку и ее благородную молочную сестру Оленьку. Да и как можно было делать различия между этими двумя девочками, во многом похожими друг на друга, одинаково тянущимися к ее груди и одинаково плачущими?

Иногда Настасья мечтала о том, чтобы остаться в господском доме навсегда и стать няней Оли, когда та подрастет. Хозяева, как она замечала по некоторым брошенным ими вскользь фразам, тоже думали об этом, и такая идея им как будто бы нравилась. Но при этом Васильева страшно скучала по своим старшим детям, и думать о том, что, оставшись в городе, она, скорее всего, уже никогда не увидится с ними, было для нее слишком тяжело. В такие минуты ей хотелось, чтобы господская дочь как можно скорее выросла и перестала нуждаться в ее молоке. Тогда Настасья попросила бы ее родителей позволить ей вернуться в деревню и снова оказалась бы рядом с сыном и старшими дочками, а еще – рядом с мужем, которого ей после пары месяцев жизни в Петербурге тоже стало не хватать. Правда, это значило бы возвращение к тяжелой работе и рождение все новых детей, а еще – прощание навсегда с жизнью в столице и с возможностью отдыхать. Да к тому же расстаться навсегда с городом и окунуться в работу дома и на огороде пришлось бы и маленькой Аленке, которая могла бы стать горничной в хозяйском доме и уставать от работы намного меньше…

Все эти сомнения доставили Васильевой немало печальных минут. Утешала она себя лишь тем, что в ближайшие месяцы ей все равно не придется выбирать между встречей со старшими детьми и лишением счастливого будущего младшей дочери. Пока маленькой Оле требовалась кормилица, Настасья должна была оставаться в городе, и решение о том, чего ей просить у хозяев, можно было с чистой совестью отложить и сполна насладиться жизнью.

Этим молодая крестьянка и занималась. После того как дочь хозяев привыкла к кормилице и стала меньше капризничать, а ее собственная дочь прижилась на новом месте и тоже стала вести себя спокойно, у Настасьи появилась возможность не проводить с девочками каждую минуту. Сама она к тому времени тоже перестала пугаться большого города и людных улиц – страх сменился любопытством и возрастающим с каждым днем желанием получше узнать Петербург и побывать в разных его уголках. Сделать это оказалось не так уж трудно: Васильева стала просить дворецкого поручать ей еще какие-нибудь дела в то время, когда дети спали и за ними могла присмотреть одна из горничных. Тот понял ее желание посмотреть город и стал время от времени отправлять ее либо на рынок с кухаркой, либо в другие господские дома с письмами от хозяев. Последнее особенно нравилось Настасье – у ее господ было много знакомых, и, разнося им приглашения в гости или благодарности за приятно прошедшие накануне встречи, она могла побывать в разных кварталах Петербурга. Правда, поначалу она ужасно боялась заблудиться в лабиринте незнакомых улиц, но после нескольких поручений сумела запомнить дорогу ко всем хозяйским друзьям и почувствовала себя увереннее.

Теперь же, отправляясь по одному из знакомых адресов с письмом, Васильева могла позволить себе идти не самой прямой дорогой, а свернуть на какую-нибудь из соседних улиц и заглянуть в новый, еще не виденный раньше сквер или дворик. И хотя долго любоваться новыми красотами ей было нельзя, чтобы не прийти домой слишком поздно, такие прогулки все равно приносили Настасье много удовольствия.

Теперь она шла с письмом по Адмиралтейской набережной и с интересом поглядывала на замерзшую и присыпанную пушистым снегом Неву. В паре мест девственную белизну этого снега портили черные цепочки следов – кто-то, поленившись идти к ближайшему мосту и не побоявшись провалиться под лед, решил перебраться на другой берег кратчайшим путем. Васильева вздрогнула, представив себе, что лед мог проломиться и неосторожные горожане провалились бы в ледяную воду. И как можно настолько бездумно рисковать?! Повезло им, что лед оказался достаточно толстым и крепким!

Слева послышался какой-то шум, и крестьянка, оторвавшись от разглядывания следов на реке, оглянулась. На другой стороне улицы, по которой она шла, происходило что-то необычное. Там, вокруг стоящего на огромном неровном камне памятника страшноватому на вид всаднику на коне, собралась толпа, которая с каждой минутой становилась все больше и больше. Часть ее не была видна с набережной, скрытая домами, и Настасья, забыв про порученное ей дело, торопливо перебежала через дорогу и смешалась со спешащими присоединиться к толпе прохожими. Вместе с ними она завернула за угол большого каменного здания с колоннами и в изумлении замерла на месте. Открывшееся ей зрелище было таким странным, таким удивительным, что в первую минуту молодая женщина не поверила собственным глазам. Она еще ни разу в жизни не видела такого огромного скопления народа! Даже когда господская кухарка в первый раз взяла ее с собой на рынок, где тоже толкалась поразившая Настасью громадная толпа покупателей, это выглядело не так пугающе. На рынке людей было гораздо меньше, чем здесь, на площади, перед бронзовым всадником, сидящим на вставшем на дыбы коне. Здесь же перед Настасьей волновалось бескрайнее людское море – такое большое и так пугающее своими размерами, что все ее любопытство куда-то улетучилось и ей захотелось вернуться назад, на набережную, и отбежать подальше от этой страшной толпы. Вот только дороги назад для любопытной крестьянки уже не было. Сзади на нее напирали другие прохожие, которых становилось все больше, и когда Васильева попыталась выбраться из толпы, ее лишь еще сильнее толкнули вперед. Подошедшие после нее стремились пробраться поближе и с каждой секундой все яростнее пихались локтями, недовольно ворча и покрикивая на стоявших впереди. Кто-то справа от Настасьи испуганно взвизгнул, кто-то в ответ рассерженно выругался…