Сезон любви - Анастасия Доронина Страница 18

— Я не… — пискнула я.

— Помолчите, Оля! Вас это удивит — но музыкальный слух и певческий голос есть у каждого! И научиться петь можно в любом возрасте! Это я вам говорю — надеюсь, мое-то мнение в этом вопросе вы сочтете достаточно авторитетным?

Лола обеими руками надвинула поглубже на голову свой ужасный платок, ощупала живыми глазками сперва меня, затем Васенина — и ухмыльнулась. Ни слова не говоря, развернулась и пошла к эстраде.

Музыканты к тому времени уже покинули сцену. За роялем сидел и тихонько бренчал одной рукой какую-то незамысловатую мелодию огромный небритый Детина. Лола согнала его одним властным движением. Села на вертящийся стульчик, по-девчоночьи крутанулась вокруг своей оси и вдруг, бросив обе руки на клавиатуру, исторгла из нее короткий, но бравурный и развеселый туш.

— Вперед! — Васенин подтолкнул меня в спину. — И ничего не бойтесь!

— Нет! Ни за что! — вцепившись в край стола, я изо всех сил сопротивлялась этой безумной идее — заставить меня петь! — Костя! Я ни за что, ни за что туда не пойду!!! Лучше умру на месте, не дожидаясь позора!

— Оля!

— Нет, Костя, нет!

— Оленька!

— Нет, нет!

Меня уже жгли слезы. Так хорошо начинался этот день — и вот по милости этого легкомысленного музыканта, вообразившего, будто я бог весть что такое ценное из себя представляю, все сейчас пойдет прахом! Я опозорюсь на все жизнь и уже никогда не решусь прийти сюда! А ведь я уже почти влюбилась в это место…

На нас уже начали обращать внимание. Заметив это, Васенин коротко рассмеялся, подхватил меня на руки и понес к эстраде. Я забилась на его руках и заплакала в голос.

— Отпустите! Отпустите!

— Спокойно! — почему он так весел, неужели желает быть свидетелем моего позора? — Оля, дорогая, честное слово — все будет хорошо! Вы еще всех нас поразите!

Меня поставили на эстраду. Я зажмурилась, стараясь не видеть обращенных к нам любопытных лиц. Повернулась лицом к роялю.

— Не трусь, — сказала Лола. И подмигнула мне, снова поправив платок на своей косматой гриве.

— Лолочка, милая! — взмолилась я. — Ну хоть вы-то согласны с тем, что певицей надо родиться?!

— Абсолютно! — гаркнула старуха.

— Ну вот! Вот!

— … потому что не родившись — нельзя начать петь!

Васенин — он стоял у меня за спиной — фыркнул и послал Лоле какой-то тайный знак. Эти двое прекрасно понимали друг друга!

— Итак, — Лола снова возложила руки на инструмент, — Начнем, пожалуй. Что будем петь? Надо какой-нибудь романс. Все молодые женщины обожают романсы, и нет ни одной, которая бы их не знала. Ну, хотя бы вот это…

И она затянула приятным, хотя и немного хрипловатым контральто:

Еще он не сшит, твой наряд подвенечный, И хор в нашу честь не споет. А время торопит — Возница беспечный, И просятся кони в полет…

Бог мой, это же был мой любимый романс! И я действительно любила, в особенно холодную и одинокую минуту, оглянувшись по сторонам, пропеть эти великолепные строки. Ведь они были про меня:

Чем дольше живем мы, тем годы короче. Тем слаще друзей голоса… Ах, только б не смолк под дугой колокольчик, Глаза бы глядели в глаза!

Сама не зная как и сама не зная — почему, ведомая мелодией, поощряемая ласковыми глазами Кости, очарованная общей атмосферой этого помещения, — я запела…

То берег, то море, то солнце, то вьюга То ласточки, то воронье… Две вечных дороги — Любовь и разлука Проходят сквозь сердце мое…

Это была песня обо мне, о моей любви, об уходящих красках этой осени, о моем одиночестве и о том, что надежда еще может проснуться — как раз тогда, когда в это меньше всего веришь… Слезы мешали мне видеть то, что происходит вокруг, но в зале наступила тишина, и я чувствовала, что все смотрят только на меня. Хотя голос мой, не усиленный микрофоном, звучал негромко, — но меня слушали, слушали внимательно, и это внезапно придало мне силы…

Любовь и разлука…

Стих последний аккорд — замолчала и я. Из зала послышались аплодисменты — не «шквал» и не овация, но одобрительные рукоплескания совершенно незнакомых мне людей. Я зарделась. И хотела сбежать со сцены вниз, спрятаться в тени рассеянного света — но Васенин снова удержал меня за руку.

— Ну, вот, видите? Никто из здешних ценителей вовсе не собирается есть вас с кашей. А напротив, все думают: какая милая и удивительно талантливая девушка…

— Про меня?

Я снова рванулась.

— Да постойте же! Теперь нужно выслушать приговор специалиста. — Он глянул мне в лицо смеющимися глазами. — Я ведь еще не сказал вам, что наша Лола — в прошлом известный на всю Москву педагог по вокалу. Вы опять заробеете, когда узнаете, какие именитые нынче исполнители учились у нее в самом начале своей карьеры!

Потрясенная, я взглянула на пиратку, которая продолжала перебирать пальцами клавиши рояля. Еще одна знаменитость? Жизнь, однако, становится щедра со мной на новые знакомства!

— Ну что, Лола?

— Колоратурное сопрано, — ответила старуха, подняв голову. И Васенин кивнул ей, соглашаясь. — Голос высокий, подвижный, я бы даже сказала — изящный, с серебряным верхним регистром. Но пока — очень хрупкий. Техники никакой совершенно. Скачки большие, мелизмы. И попадание не точное. Кроме того, абсолютно не поставленное дыхание.

— Ну я же говорила! — Лоллин приговор, хотя я и ожидала услышать нечто подобное (и даже хуже), все-таки окончательно лишил меня душевного равновесия. — На надо было и начинать… Извините меня, Лола…

— Научим ее правильно дышать, артикулировать, управлять голосовыми связками, — и можно будет хоть на концерт отправлять, — словно не слыша меня, продолжила Лола. — Не в Большой театр, конечно, но и не в художественную самодеятельность… В общем, Костик, поработать придется. Если ты доверяешь мне эту свою подругу, то…

— Я доверяю, — быстро вставил Васенин.

— Тогда, деточка, милости прошу к нам в «Чертог» по средам и пятницам, — продолжила эта милая старушенция с внешностью бандитки. — Будем учиться.

— Она придет! — снова вставил пианист.

— Да погодите вы! — я почти кричала. — С ума вы здесь посходили, что ли?! Какие уроки пения? Зачем?! Мне тридцать пять лет! В этом возрасте уже не становятся новыми Мирей Матье! Даже я — и то это знаю!

— Вы знаете только то, что не способны ни на что новое и хорошее, — спокойно сказал Костя. — Но даже и в этом своем знании вы ошибаетесь!