Тень фараона - Сантьяго Мората Страница 18

Кривда сказал, что такого вола не бывает. Юноша ответил, что не бывает и кинжала, из‑за которого осудили Правду. Кривда, испугавшись гнева богов, которых он однажды обманул, заявил, что признает себя виновным, если обвинителем выступит сам Правда, и тот вышел из толпы.

Наконец боги все поняли. Тогда они ослепили Кривду, и тому пришлось стать привратником у Правды и его сына.

История фараона всем понравилась.

Но когда я посмотрел туда, где стоял тот дерзкий вельможа, оказалось, что он исчез, и это было странно: никто никогда не покидал заседание Совета. Это было невиданным оскорблением.

И оно сошло ему с рук.

Больше ничего интересного не случилось. Всегдашние церемонии, молитвы Атону. Никто не хотел противоречить фараону, никто не отваживался говорить с ним откровенно…

Вскоре появились Эйе и Хоремхеб, и все остальные удалились. Я опасался бури, но советники вели себя крайне любезно, не перебивали фараона, обсуждали обычные вопросы. Эйе даже вознес молитвы вместе с фараоном.

Когда все закончилось и мы с Тутом остались вдвоем, я, не удержавшись, спросил:

– Что происходит? Неужели этим двоим больше не важно, в чем правда?

Тут посмотрел на меня так, словно я его оскорбил.

– Знаешь, почему они так себя ведут? – Прежде чем ответить, он сделал паузу. – Потому что они теперь обсуждают государственные вопросы с… этой шлюхой!

Я молчал. Это было логично. У Нефертити хватало ума и характера, чтобы взять бразды правления в свои руки и заняться государственными делами, а фараон беспрекословно скреплял печатью ее решения. Я молча восхищался ею. Она была достойной царицей и в лучшие времена, когда Эхнатона еще не поразила болезнь.

Похоже, по выражению моего лица Тут догадался, о чем я думаю, и продолжал извергать ругательства:

– Эта ведьма в заговоре со старым маразматиком и этим болваном, твоим отцом!

Кровь отхлынула от моего лица. Я увидел свое отражение в глазах Тута, который рассмеялся и сказал:

– Думал, я не выполню свою часть договора?

Он повернулся и вышел.

Теперь меня бросило в жар. Я сел, потому что мог упасть. Военачальник Хоремхеб… мой отец?

Мне захотелось с ним поговорить, но это желание тотчас пропало. Если он отказался от меня, я не буду ему навязываться.

Я решил, что Тут отвернулся от меня. Фараон был слаб, Нефертити слишком занята и к тому же избегала Тута, словно тот был прокаженным. Я во всем этом потерялся. От кого я мог ждать помощи?

В ту ночь меня снова разбудили, однако на этот раз не Тут, а слуга высокого ранга, отказавшийся отвечать на мои вопросы и смертельно напугавший меня своим мрачным видом. Я догадался, что происходит. Меня привели в покои фараона, где уже собралась вся его семья. Я был очень тронут, на глазах моих выступили слезы. Добрый Эхнатон вспомнил обо мне, хотя в зале, на другом конце, уже находился Тут. Значит, он считал меня не только слугой, но и другом и членом семьи. Здесь же присутствовали лекарь Пенту, следивший за каждым движением близкого друга, Туту и Переннефер, на их лицах застыла торжественная скорбь.

В центре зала лежал фараон. Он выглядел просто ужасно, и по моим щекам побежали слезы. Я из последних сил старался их сдержать, потому что мой друг не заслуживал подобного зрелища перед смертью, но я ничего не мог с собой поделать.

Эхнатон должен был назначить нового фараона Египта, и чтобы сохранить достоинство во время столь торжественного акта, он принял сильнодействующие средства. Не желая омрачать его последние мгновения и уподобляться плакальщицам, а также осознавая значимость момента, я, подавив рыдания, придал лицу выражение почтения и восторга.

Мне это удалось с трудом. Только девочки испытывали те же чувства, что и я, особенно Мерит, горе которой было непритворным. Думаю, поэтому их благоразумно поместили на задний план. Здесь также присутствовали Эйе и Хоремхеб, для которого, как и для меня, это была огромная честь.

«Какая ирония судьбы!» – думал я, стараясь на него не глядеть.

Старый Эйе приблизился к бедному Эхнатону и осторожно дотронулся до него, чтобы вывести из забытья. Фараон открыл свои потемневшие глаза, похожие на два черных колодца; кожа на его лице была синей, как небо, на котором сияет солнечный диск.

Глазами, затуманенными из‑за снадобий и слабости, он медленно обвел глазами зал. Казалось, он предпочел бы погрузиться в сон, который сродни смерти.

Но когда он заговорил, его голос не дрожал, и слова прозвучали торжественно, хотя это стоило ему немалых усилий.

– Дети мои, на этот раз после церемонии я вас покину. Мой отец призывает меня к себе, а вам остается заботливо подготовить мое вечное жилище. Прошу вас только об одном: сохраните веру в Атона, ибо с этого момента Атоном буду я, и, если вы посмотрите на солнечный диск, вам будет улыбаться мое лицо. Если вы послушаете меня, я пошлю вам силу и энергию, которые необходимы для правления, ибо я уже не буду заключен в это жалкое тело и мое Ка станет более могущественным, чем до сих пор, ведь в последнее время мне приходилось тратить свою энергию на борьбу с болезнью. Простую человеческую болезнь я бы победил, но я столкнулся с всесильным колдовством Темных. Не следует их недооценивать, они обладают такой силой. До сих пор я защищал вас от их коварства и буду делать это впредь, но теперь они, осмелев, удвоят свои усилия.

Он снова обвел взглядом зал. Казалось, он хотел убедить в правоте своих слов всех собравшихся. Его взгляд, не задерживаясь, встретился с моим, и в нем я прочитал ту же благодарность и доброту, что и всегда.

– Вас ожидают нелегкие времена, – продолжал он. – Хотя я старался защитить вас от влияния злых сил и коварства Амона, похоже, оно распространилось на тебя, мой сын.

Тут вздрогнул, но тотчас в его глазах появился знакомый мне ледяной блеск. Неожиданно он злобно заорал:

– Тебя предала эта шлюха, а не я!

– Тут! – крикнул я.

По залу прокатился вздох изумления. Эйе и Хоремхеб встали между Тутом и ложем его отца. Нефертити, рыдая, от стыда закрыла глаза. Не в силах сдерживать себя, я набросился на Тута:

– Молчи, глупец! Ты не понимаешь, что говоришь!

Тут изо всех сил ударил меня по лицу. Но я не почувствовал боли. У меня болела душа. Он развернулся и выбежал из зала.

Мы все смотрели на фараона. Его закрытые веки и сомкнутые губы дрожали. Усилие, которое он совершил, чтобы держать себя в руках, было достойно его отца. Казалось, он вот-вот взорвется и из-под кожи вырвется сноп света и огня, но он овладел собой, его стиснутые пальцы разжались, словно орлиные лапы, и он продолжил:

– Царствовать будет Нефертити, по меньшей мере до того момента, пока одна из моих дочерей по воле Атона не родит наследника или Тут не изменится и по милости Атона не вернется к своей вере. Такова моя воля. Молитесь Атону, ведь если вы позволите одолеть себя презренным духам, наславшим на меня болезнь и завладевшим Ка моего сына, настанет конец времен. А теперь ступайте и дайте мне пройти дорогу, ведущую к Атону, с достоинством, которого мне здесь не хватало.