Лабиринт - Иден Бар Страница 19

—А как ты,— голос мой становится совсем тихим,— туда вообще попал?

Понимаю, что это не моё дело. Но Алекс неожиданно рассказывает. Его рассказ короткий, но эмоции бьют через край — я чувствую это, хотя внешне он очень сдержан.

—Меня обокрали на второй же день после того, как я приехал сюда, с первым взносом на учебу! Хотел поступать в Колумбийский университет, привез все документы,— делает паузу,— дед был против Америки, изначально. Поэтому я даже не стал признаваться ему в своих неприятностях. Конечно, я мог бы вернуться и учиться в Англии,— он говорит отрывисто,— но не стал.

Я слушаю его очень внимательно. Через некоторое время он продолжает.

—Этого я ещё никому не рассказывал,— грустно улыбается, сканируя, прожигая меня взглядом своих удивительных синих глаз,— мой дед военный человек, он сразу сказал, что в Америке меня не ждет ничего хорошего, там я разболтаюсь и разве что получу жизненный опыт максимум! И он оказался прав.

—Ты так много говоришь о нем, а что же твои родители?

—Они погибли,— Алекс опускает голову, и я замираю от ужаса,— в дтп, я тогда учился в выпускном классе. Кроме деда, у меня никого нет.

Не смотрю теперь на Алекса тоже, впиваясь пальцами в дерево скамейки, чувствуя его боль. Шепчу «извини», но он ничего не отвечает. Мечтаю сменить тему.

—А… возможно ли здесь учиться бесплатно?

—Нет. У меня неплохие баллы для поступления, но здесь нет бесплатного высшего образования, есть различные гранты и стипендии. Они оплачивают половину или даже больше от стоимости обучения, но на этом всё. А знаешь,— наши взгляды вдруг снова встречаются,— у меня уже скоро будет та сумма, с которой я когда-то приехал! И в следующем году я поступлю, обязательно. Подсобираю ещё на жизнь, туда-сюда.

Я киваю в ответ, но не удерживаюсь от вопроса:

—А как же остальное время обучения, ты найдёшь потом деньги?

—Буду подрабатывать, может даже по специальности,— пожимает плечами,— по британским законам я начну вступать в наследство, которое осталось мне от родителей, не раньше двадцати одного года. Да и то, частями. Это мне рассказал дед! Пока же он присмотрит за всем имуществом, а оно небольшое. Дом, пара машин, какие-то сбережения на счетах. Мои родители были врачи. Деньги на учебу, конечно, имеются, но дать их или нет, решать только ему. Я знаю, что он не даст мне на учебу в Штатах! А дома… мне все напоминает о них, я сбежал из Англии. Вообще, мы с дедом никогда не были очень близки, а после смерти,— он снова делает паузу и с усилием продолжает,— мамы и папы общались мало. Я вышел из-под его контроля. Не сделал, как он хотел — а он видел для меня только военную карьеру. Мое мнение ему не интересно. Сейчас он, скорее всего, бесится от того, что я уехал! Вроде все. Если вкратце.

Сидим оба, заметно погрустневшие.

—Мне это понятно,— вздыхаю,— у меня примерно такие же отношения с отцом, сложные, короче.

Алекс с сожалением смотрит на часы.

—Может, когда-нибудь расскажешь?

—Может быть,— отвечаю очень серьёзно,— хотя и рассказывать особо нечего.

Между нами повисает молчание, которое отчего-то становится для меня волнующим.

—А ты из России?

—Из Украины,— отвечаю. Он признается, что почти ничего не знает об этой стране, а потом вдруг наклоняется и целует меня в щёчку!

—Я срываюсь, пора. Уже даже опоздал…

—Пока,— испуганно подпрыгиваю и встаю, мне бы не хотелось чтобы он опаздывал, неважно куда. Он берет меня за руки, притягивая к себе поближе.

—Не провожай, дойду сама,— я быстро болтаю, чуть заметно отстраняясь,— удачи тебе!

—Спасибо,— смотрит, серьёзно, ещё какое-то короткое время. И улыбается на прощание,— пока.

Наше утро начинается с Катиного нытья.

Я устало смотрю на нее сухими, воспаленными после бессонной ночи бестолковых раздумий глазами, и не понимаю, что именно должна ей сейчас объяснить. Наконец, хватает ума успокоить ее. Болтаю какую-то несусветную ерунду, но это работает. Она переключается.

Нам приносят завтрак.

Мой мозг работает напряжённо как старый лифт, который носится без остановки то высоко вверх, то в самый низ, рискуя остановиться в любой момент. От призрачной надежды до полного отчаяния!

Катя радуется чему-то наподобие наших сырников, только вместо сметаны к ним идет клубничный сироп.

—Класс,— набивает полный рот,— вкусно.

А я теперь совсем расклеиваюсь, со страхом ожидая, что принесет нам новый день.

После завтрака она уговаривает меня выпить какао из миниатюрного сосуда с длинным носиком. Щедро, до краев разливает его по маленьким чашкам. Я не отказываюсь, но, пока пьем, повисает такое тягостное молчание, что снова ляпаю первое, что приходит в голову:

—Катюш, мы так редко говорили с тобой в последнее время… Расскажи о своих друзьях. Может быть, о первой любви?

Господи, пусть болтает, только б не эта звенящая тишина.

Она смущается немного и смеется, размешивая ложечкой сахар в какао. Это так удивительно для меня — слышать ее смех в этой палате!

Думаю о том, что смеяться вовсе не странно, потому что, при любом раскладе, помочь нам не в ее силах. И вообще в ничьих.

Мой проводник сейчас, в этом аду, только Бог и моя вера в Его чудо. Абсолютно нерелигиозная, я вдруг начинаю мысленно, невольно и горячо просить Его защиты.

Как написано на кресте? Спаси и сохрани. Какие чудесные слова! Они действительно способны сотворить любое чудо для того, кто в них поверит искренне. Вера — вот тот фундамент всего, что происходит в нашей жизни.

Вера в себя, в свои силы, в Божье провидение, в Его любовь и поддержку. Поистине, стучите и вам откроют. Нельзя сдаваться, никогда. И бояться нельзя тоже. В Библии сказано — какие мысли его (человека), таков и он.

—А ты помнишь свою первую любовь?— вопрос Катюши заставляет меня встрепенуться.

Неужели и я переключаюсь на мгновение? Глубоко задумываюсь, воскрешая в памяти лицо человека. И свои чувства. Эмоции. Ощущения. Насколько же они были тогда многогранны!

Неужели каждому суждено хоть раз в жизни испытать подобное? Не думаю.

—Да, конечно помню, такое не забывается,— произношу я тихо и мечтательно.

—Ты не рассказывала!

—Да.

—Расскажи,— требует она настойчиво, капризно.

Так странно.

Я почему-то получаю удовольствие от своих ответов об этом человеке. Быть может, оттого, что так я прикасаюсь к нему через время, или вернее, к своим воспоминаниям о нем. Поделившись ими с кем-то, облекая их в слова.

И это оказывается, больно. Но так невыразимо приятно! Будто стряхнув невидимую пыль, отворяешь старинную дверцу давно забытого шкафа.