Дуэль на брачном ложе - Елена Арсеньева Страница 19

Эти воспоминания на какой-то миг охлаждали жар в ее крови,наполняя душу стыдом, даже отвращением, но тут же вновь уступали местонеутоленному желанию, заставлявшему мысленно лететь по дому, по лестницам ипереходам, искать Григория по комнатам… А вдруг кто-то из гостей еще не спит,спохватилась Маша, что, если кто-нибудь из молодых людей увидит ее полунагую?Ну, окажись тут Матвей Шемякин, этот повеса своего не упустил бы! Говорят,после того, как отец свозил его в столицы, к родне, двоюродная тетка Матвея,молоденькая вдова, потом приезжала в Шемякино, племянника подстерегала и едвали не прилюдно в штаны к нему лазила. Уж наверное, Матвей горяч не только вовзорах, коими он так и прожигает дамские декольте! Губы у него припухшие,словно нацелованные…

Маша провела языком по своим пересохшим, жадноприоткрывшимся губам – и опрометью кинулась в угол, под иконы. Упала на колени,заколотилась лбом об пол, внезапно открыв для себя страшную истину: нет, неГригория алчет ее тело, а просто греха, любодействия… и, кажется, все равно скем!

Вот так и вышло, что Григорий возмутил ее плоть, не затронувсердца, и отныне, общаясь с ним, она чувствовала лишь неловкость и стыд,особенно когда вспоминала свои горячечные сновидения, в коих буйствовала сГригорием… впрочем, он был лишь одним из сонма тех воображаемых любовников, коираспаляли и тешили ее в снах!

Маша похудела, замкнулась в себе, как бы пригнулась подбременем не свершенного, но оттого не менее тягостного греха. Воспитанная встрахе божием, она не могла не сознавать греховности своих мечтаний. Но чтоматушка страстно, безумно любила князя Алексея и ночи их были полнылюбострастия, Маше казалось вполне естественным и не стыдным: они ведь былисупругами. Вот если бы Григорий оказался ее мужем, тогда дело другое.

Но все же она была графиня, а ее отчим – князь; он и матушкаобласканы императрицею, а Григорий – кто такой? Восхищаться им, даже целоватьсяс ним – это одно, но дать роковую клятву… родить от него детей?! Гринька – онГринька и есть, Гринькой и останется. Как ни влекло ее по ночам к пригожемуегерю, но все-таки над Машиным сердцем властвовало не истинное чувство, а всеголишь восторг первого желания, – так что днем она вполне трезво моглаблагодарить судьбу за то, что их с Григорием амурства заглушены гласомрассудка, так и не развившись.

Сие предполагала Маша, но она не приняла в расчет Григория,который хоть и понимал, какое чрезвычайное расстояние существует между судьбамибогатой красавицы-наследницы и бедного егеря-приемыша, но обладал терпением ихитростью дикаря, а потому не намеревался плестись на поводке своей злосчастнойФортуны.

На Нижегородчине испокон веков пошаливали. Да и как нешалить, когда сами Дятловы горы, на коих стоял Нижний, названы, по слухам,именем какого-то баснословного разбойника Дятла! Вот и плодились его духовныенаследники что в лесах, что на горах [17], не давая спуску и добрым, и недобрымлюдям – все едино, лишь бы мошна тугая.

Не было такого уезда в Нижегородской губернии, откуда бы недоносились то и дело тревожные вести: «Шалят!.. Пошаливают!..» – и туда мчаласьвоинская команда на разбор. Места, удобные для шалостей, были известны всем:пешим и конным, всадникам и экипажам, одиночкам и обозам. В окрестностяхНижнего наиболее опасными для проезжающих считались урочище Смычка, поле околодеревень Утечкино и Грабиловка, лес близ села Кстова. Арзамасская провинция«славилась» Бреховым болотом и рощей у деревни Кудеяровки Лукояновской округи…Да и вообще на Волге и Оке почти каждый остров, пустырь или крутой поворот рекислужили убежищем вооруженным удальцам.

Любавино вот уж лет пятнадцать господь уберегал отразбойничьей напасти – с тех самых пор, как повязали всю шайку Гришки-атаманапо прозвищу Вольно́й, а сам он был убит своим сообщником в лесной чаще.Однако с зимы 1779 года потянулись, поползли, подобно едкому дымку от сырыхдров, слухи один другого неопределеннее про какого-то атамана с диковиннымпрозвищем Честно́й Лес да про шалости его ватаги. Была она невелика:двенадцать готовых на все удальцов, – зато деловита не в меру. Пробавляласьмелкими грабежами на почтовых перегонах, сперва мало чем отличаясь от других,собирающих на большой дороге «пошлину» с купцов. Однако скоро ватага пошла «впомещичьих домах псалмы петь»: совершился налет на усадьбу, стоявшую посредибольшого села Орликова. Это уж, считай, под боком у Любавина! Граф Орликов, сынего Андрей, приятель Алешки Измайлова, вместе со старостами и приказчикамивстретили разбойников ружейным огнем. Произошло настоящее сражение, с обеихсторон оказались убитые и раненые. В этом деле впервые удалось увидетьватажников Честного Леса. Это были крепкие, рыжие удальцы, одетые с бору пососенке, однако схожие между собою, как родные братья: у всех были волосыособенного, соломенно-рыжего цвета, кудлатые и нечесаные, тяжелые бороды ипышные усы, скрывавшие лица.

В любавинских лесах, увы, тоже спокойствия не было. Откудани возьмись появились там браконьеры и нагличали чрезвычайно, расставляя кругомсамострелы. Егеря во главе с Григорием в лесах дневали и ночевали, силясьизвести хитников, но кончилось это печально: один из егерей, Никишка, погиб –вся грудь была разворочена выстрелом! – другой оказался ранен, да не стрелою, апулею. И вот что диковинно: получалось, что браконьерничали в любавинскихугодьях не голодные крестьяне, у коих самострел, он и есть самострел – сострелою, а люди достаточные, коли не скупились на дульное оружие и недешевый кнему припас. А поскольку шайка Честного Леса как раз и была оснащена отличнымстрелковым оружием, то долго думать не стали и сию злокозненность приписалиэтому разбойнику, тем паче что беда с егерями совпала по времени с перестрелкоюв Орликове.

Маша не была особенной любительницей дальних лесныхпрогулок, предпочитала речные берега, но в начале августа случилось нечто,изменившее ее пристрастие: в конюшне князя Измайлова появилась новая лошадка,купленная им именно для падчерицы, – истинное чудо! Она была медово-золотистая,как небо на закате, тонконогая, необычайно изящная и резвая. Обошлась кобылка внемалые деньги, однако стоило только взглянуть на эту прелесть, и величинасуммы казалась чем-то второстепенным.