Воспоминание - Джуд Деверо Страница 2

Господи! Если бы все женщины ждали прекрасных принцев, любовные романы не составляли бы сорок процентов от всей издаваемой литературы.

Ну ладно, вернемся к литературным критикам. Эти умные молодые люди оканчивают колледж, получают диплом и мечтают работать в каком-нибудь престижном интеллектуальном журнале. А что происходит вместо этого? Какой-нибудь старик, у которого звезды в глазах давно погасли, решает поучить жизни молодого выскочку и с этой целью дает ему самую презренную работу во всем литературном деле: писать обозрения любовных романов!

Ну– ка, подумайте, на кого будет направлен весь гнев молодого сотрудника? Он затратил шестьдесят тысяч долларов на учебу, а ему подсовывают книжку с обложкой типа «кормящая мать». На этих обложках изображены женщины с пышной обнаженной грудью. Кстати, как вы думаете, кто эти обложки выдумал, мужчина или женщина?

Ну конечно же, молодой человек выражает всю свою злобу на мне, авторе романа. Ах, презренное ничтожество! Домохозяйка с деньгами!

Первое правило для тех, кто пишет критические отзывы на любовные романы: сравнивай книгу с самой лучшей, которую ты когда-либо читал. Если на уровень Джейн Остин это не тянет, тогда вспоминай о шестидесяти тысячах долларов, которые стоило твое образование, и с их помощью сравняй автора с землей. А если вдруг книга тебе случайно понравилась, пиши что-нибудь вроде: «Поклонницам Хейден Лейн это придется по душе». И ни в коем случае не выдай, что это понравилось тебе. Если, не дай Бог, кто-то заподозрит, что ты любишь любовные романы, тебе в жизни не поручат писать о «хороших» книгах.

Ну ладно, так какое отношение это все имеет к прошлым жизням? Очень даже прямое, потому что, видите ли, мне тридцать девять, скоро я разменяю пятый десяток – хотелось бы уже знать кое-какие вещи о себе и своей жизни. Иногда мне кажется, вопрос, как я стала писателем, волнует меня так же, как и моих читателей. Что сделало нас такими, какими мы стали?

Да и вообще анализировать людей – самая интересная вещь на свете. Почему та дама на улице одета с такой военной точностью? Почему некоторые боятся ножей, другие – огня, а третьи – высоких мест? А как насчет тех людей, которые настолько боятся выходить на улицу, что сидят дома?

Конечно, существует такая теория, что все, что происходит во взрослой жизни, связано с детскими страхами, о которых вы, как правило, не помните. Вы будете ходить к психиатру сотни раз и заплатите ему тысячи долларов за то, чтобы вспомнить какую-нибудь ужасную вещь. После курса лечения у вас будет меньше денег, чем было до того, и куда больше неприятных воспоминаний.

Недавно у меня был тяжелый период (естественно, из-за мужчины), и я отправилась к психиатру. Врач сказал мне, что мои фантазии возникают из-за того, что я хотела спать с отцом. Когда ко мне вернулся дар речи, я произнесла в глубоком возмущении: «Но я не хотела спать с отцом!» – «О, – спокойно ответила врач. – Потом вы это вытеснили».

Когда я поняла, что в этом споре мне не победить, – а мне всегда нужно побеждать в спорах, – я решила туда во второй раз не ходить.

Но я пыталась проанализировать, почему я стала писать, и почему я пишу то, что пишу. Видите ли, все писатели хотят одного. Они хотят бессмертия. Именно поэтому мы столь самоуверенны, что осмеливаемся полагать, будто кому-то захочется читать то, что мы пишем. Когда мы, писатели, слышим рассказ о том, как умирал в бедности Марк Твен, мы ему не сочувствуем. Старина Марк достиг цели.

Он будет жить вечно. Конечно, если бы решали наши семьи, они бы выбрали, чтобы мы зарабатывали кучу денег, но мы, писатели, не задумываясь, выбрали бы вечную славу, а не богатство.

Но это не очень-то просто. Никто к нам не приблизится на розовом облаке, держа золотой жезл в руке, и не скажет: «Даем тебе писательский талант. Ты какой хочешь: над которым все смеются, или чтобы тебя помнили после смерти?» Талант – не подержанная машина. Ты не можешь вернуть его, если он тебе не нравится. Ты не можешь сказать: «Я хотела бы продавать свой талант, как делает Эдит Уортон».

Получилось так, что мой талант – писать романы о любви, а над ними издеваются и смеются. В любом кино, когда режиссеру надо показать, что героиня дура, он сует ей в руки любовный роман.

Сначала я решила, что нужно быть благодарной за любой талант. Кто может, тот пишет, а кто не может – становится критиком. Как выразился Энтони Троллоп, «только дурак пишет для чего-то еще, кроме денег». Или что-то в этом роде. Между прочим, это верно. Ты все равно не можешь сесть за компьютер и сказать: «А теперь я впишу свое имя в историю». Не ты решаешь, что остается после тебя, а другие люди.

Словом, пытаясь понять, как стала писательницей, я оглядываюсь на свою жизнь и, мне кажется, начинаю понимать, как это произошло.

До семи лет я была счастливейшим ребенком на свете. Я со своими родителями и сестрой жила рядом с двумя другими семьями, в которых было полно моих двоюродных братьев, сестер, тетушек, дядюшек и две пары бабушек и дедушек. Это был рай. Я была признанным лидером. Я раздавала всем приказы, объясняла, что надо делать и как. Все восхищались мной за мою творческую энергию.

Хотя, впрочем, не все… Однажды я увидела, как моя бабушка сворачивает голову цыпленку. Подумав, я предложила двоюродной сестре помочь бабушке и посворачивать головы всем цыплятам. Так мы и сделали. Нам было не больше пяти лет. Мы зажимали цыплят между коленями и сворачивали, и сворачивали, и сворачивали им головки. Выйдя из дома с ведром воды, бабушка увидела следующую картину: ее цыплята, как пьяницы, со свернутыми набок головками, валялись по всему двору. Вспоминая, какой свирепый темперамент был у моей бабушки, я просто удивляюсь, как мы с сестрой остались в живых!

Но очень скоро это блаженное время кончилось. Моя мать решила, что ей надоело терпеть свекровь с ее знаменитыми причудами. Моя мать, которая обладала упрямством скалы и которой были нипочем любые причуды, в один прекрасный день заявила отцу, что она купила участок земли, а он построит на нем дом. В нашей семье мы все делали вид, что глава семьи – отец и что он все решает. Но решал он обычно так: «Дай маме, что она хочет, иначе она нам всем превратит жизнь в ад». Отец не был настолько глуп, чтобы пытаться сопротивляться воле моей матери.

В общем, как бы то ни было, мы переехали. В один момент я потеряла все: двоюродных братьев и сестер, бабушек в дедушек; я потеряла цыплят, коров и опоссума, который жил в клетке в сарае. Я потеряла кусты со смородиной и яблони, по которым так любила лазать. За один день я превратилась из лидера, персоны первостепенной значимости, в ребенка, которого нужно воспитывать.

Моя жизнь, полная приключений, превратилась в невероятно тоскливую. Моя мать и сестра были сделаны из одного и того же теста. Они были правильные. Правильные. Правильные. Правильные.

Что может быть более скучным, чем быть правильным? Моя мать только и делала, что говорила: «Не ешь слишком много шоколада. У тебя заболит живот», или: «Сейчас не могу посмотреть. Мне надо сделать очень много дел», или: «Хейден, тебе нельзя читать, пока ты не кончишь чистить ванную». И так все время. Все было расписано по часам. Но в этом расписании никогда не было ничего интересного. Неужели люди никогда не хотят сделать чего-нибудь, чего делать не полагается? Неужели я была одна такая, которой хотелось есть столько шоколада, сколько я смогу съесть, и наплевать на то, что будет?