Не оставляй меня - Эмма Скотт Страница 2

Мой отец был членом городского совета, и он включил свой голос политика, тот самый, который использовал, когда ему нужно было сказать неприятную правду приятным образом. Мама, воспитательница в детском саду, мастерски владевшая искусством утешения, вмешалась:

– Но сейчас тебе необходим сон. Засыпай. Ты почувствуешь себя гораздо лучше после отдыха. – Она поцеловала меня в лоб, – я люблю тебя, Джона. Все будет хорошо.

Папа обнял маму за плечи.

– Давай дадим ему отдохнуть, Беверли.

Я отдыхал. Я постепенно проваливался в прерывистый, пропитанный болью сон, пока медсестра не поставила мне капельницу. Только после этого я крепко заснул.

Когда я проснулся, Тео был в палате. Одри не было. Мое новое сердце глухо и тяжело забилось. Адреналин снова мог ударить в кровь, или какой там гормон вырабатывается, когда заканчивается то, что, как вам казалось, будет длиться вечно.

– Где она? Скажи мне правду.

Тео знал, о ком я.

– Она улетела в Париж вчера утром.

– Ты говорил с ней? Что она сказала?

Он подвинул стул ближе.

– Какая-то идиотская слезливая история. Будто это была мечта ее жизни и все такое… – его взгляд блуждал по комнате.

– Это не так, – сказал я.

– Она не могла так просто все разрушить, – он провел рукой по волосам. – Черт, не нужно было вообще ничего говорить.

– Нет, – я покачал головой, – я рад, что ты сказал мне. Мне нужно было это услышать.

– Мне так жаль, бро. Три года. Ты отдал ей три года, и она просто…

– Все в порядке. Так даже лучше.

– Лучше? Как, черт возьми, это может быть лучше?

Мои веки налились тяжестью, и мне захотелось закрыть глаза и на некоторое время погрузиться в забытье. У меня не было сил сказать, что у меня нет ненависти к Одри за то, что она бросила меня.

Я предвидел, что это произойдет. Уже больной, с отказывающим сердцем, я видел, как она дергалась и подскакивала, бросая взгляд на дверь, прокладывая путь к спасению от моей болезни и жизни, которая мне досталась. И все-таки было больно – я чувствовал каждый год из этих трех лет, что мы были вместе, словно нож, вонзающийся в мое новое сердце. Но я не ненавидел ее. Я не ненавидел ее, потому что не любил. По крайней мере, не так, как я хотел бы любить женщину – отдавая все, что у меня было.

Одри ушла. Тео мог ненавидеть ее вместо меня. Мои родители могли поражаться ее жестокостью от моего имени. Но я отпустил ее, потому что в тот момент не знал, что она будет последней…

Июль, ночь субботы

Я была пьяна.

Иначе зачем я держала в руке мобильник, с большим пальцем, зависшим над домашним номером моих родителей в Сан-Диего?

«Пьяные звонки. Но только не бывшему».

Я фыркнула, смеясь. Хотя это больше походило на всхлип, эхом разнесшийся по лестничной клетке. Я сидела в темном, узком пространстве, подтянув колени к груди, стараясь казаться меньше. Мне хотелось превратиться в невидимку. По ту сторону цементной стены я слышала приглушенные крики и свист трех тысяч человек, ожидавших, когда на сцену выйдут Rapid Confession. Наш менеджер, Джимми Рэй, дал нам десятиминутный перерыв добрых двадцать минут назад, и мои товарищи по группе, вероятно, искали меня. Я сделала глоток из бутылки с водой Evian, на три четверти наполненной водкой, потому что вот такая я умная, и задумчиво посмотрела на свой телефон. Я подбадривала себя, чтобы взять и позвонить. Но предупредила себя, что не стоит этого делать, лучше просто убрать телефон и присоединиться к группе в зеленой комнате [1]. Тогда мы вышли бы на сцену, отыграли очередной концерт, на который были распроданы все билеты. Я бы чертовски прославилась, заработала серьезные деньги и продолжала бы развлекаться с разными парнями каждую ночь.

Потому что это рок-н-ролл.

Шутка. Я не была воплощением рок-н-ролла. Хоть и выглядела соответственно. Особенно сегодня вечером, в мини-юбке, сапогах до бедер и бюстье. Волосы, обесцвеченные почти до белизны, вились вокруг плеч как у идеальной пинап герл. Накрашенные красным губы, черная подводка вокруг глаз. Татуировки украшали мою кожу и подчеркивали стиль гранж, но были не просто частью образа. Это была настоящая я.

Я была одета по случаю, но чувствовала себя осколком стекла, разбитого вдребезги. Я уже не знала, кем или чем являюсь, но, по крайней мере, красиво сверкала в свете прожекторов.

Я сделала еще глоток водки, чуть не выронив телефон. Неаккуратно схватила его в попытке поймать, и когда подняла, обнаружила, что случайно нажала кнопку вызова.

«Вот черт…»

Пришлось медленно поднести телефон к уху. Мама ответила после третьего гудка.

– Здравствуйте, резиденция Доусон.

У меня сердце ушло в пятки. Я открывала и закрывала рот, но не могла издать ни звука.

– Алло?

– Я…

– Я могу вам чем-то помочь?

«Она сейчас бросит трубку!»

– Эй, мам. Это я. Кейси.

– Кассандра.

Я ненавидела это имя, меня так не называл никто уже несколько лет. Но в голосе матери слышалось облегчение, когда она его произносила. Я чувствовала это.

– Ага, привет! – кажется, я сказала это слишком громко. – Как э… Как у вас дела?

– У нас все хорошо, – теперь ее голос звучал слишком тихо, будто наш разговор подслушивали, – откуда ты звонишь?

– Из Лас-Вегаса, мы в туре. Я и моя группа – Rapid Confession. На сегодняшний концерт раскупили все билеты, вторую ночь подряд. На самом деле, аншлаги практически каждое шоу. Это очень неплохо. Кажется, мы становимся популярными.

– Я очень рада за тебя, Кассандра.

Сквозь эти слова я чувствовала влияние на нее моего отца. Мать говорила словно робот, которого запрограммировали на определенные фразы.

– А наш последний сингл? «Talk me down»? Ну… – я прикусила губу. – Он на шестом месте в чарте Billboard. И я… ну, я написала его, мам. Ну, то есть моя группа и я написали это, но слова… слова написаны мной. И «Wanderlast»? Я тоже сама написала эту песню. Она на двенадцатом месте.

Ничего.

Я сглотнула.

– Как папа?

– Он в порядке, – теперь мама практически шептала.

– Он рядом?

Мама вздохнула.

– Кэйси… Ты в безопасности? О тебе есть кому позаботиться?

– Я сама о себе позабочусь, мам. И я успешна. Эта группа… мы сейчас на вершине.