В паутине - Люси Мод Монтгомери Страница 2

— Ну… ну, а как насчет меня? — запротестовал дядя Пиппин.

Тетя Бекки повернула к нему седую старушечью голову.

— Ты! — почти высокомерно объявила она. — А ты-то при чем? Тебе же только шестьдесят пять. Я была замужем еще до твоего рождения. Ты лишь знакомый, если на то пошло. И едва ли родственник. Ты всего лишь усыновленный Пенхаллоу, насколько я помню. Твоя мать всегда клялась, что ты — сын Неда Пенхаллоу, но признаюсь, кое-кто в этом сомневается. Во времена приливов случаются забавные вещи, Пиппин.

— Не слишком вежливо, — отметил дядя Пиппин. Но решил, что не стоит опротестовывать степень своей дружбы с тетей Бекки.

— Камилла, — протрещала тетя Бекки. — Умоляю, прекрати плакать. Мне больно видеть это. Мне пришлось избавиться от Амброзин, потому что я больше не могла выносить ее хныканье. Амброзин плакала над всем — и над смертью, и над испорченным пудингом. Извинительно одно — это было единственным развлечением в ее жизни. Я готова умереть. Я испытала почти все, что могла, испила свою чашу до дна. Но я хочу умереть благочинно и правильно. Я собираюсь устроить большой прием. Дата будет объявлена в газете. Но если вы хотите поесть, то придется принести все с собой. Я не намерена утруждать себя такими мелочами на своем смертном одре.

Дядя Пиппин был искренне разочарован. Он жил один, и пособие вдовца, случайные закуски и ланчи в домах друзей много значили для него. А теперь тетя Бекки собирается пригласить к себе гостей и не предложить им закуски. Это выглядело как-то негостеприимно. Все будут возмущены, но придут. Дядя Пиппин знал своих Дарков и своих Пенхаллоу. Все до последнего жаждали знать, кому достанется старый кувшин. Каждый считал, что он или она должны получить его. Дарки всегда возмущались тем, что он принадлежит тете Бекки. Она была лишь Пенхаллоу. Кувшин же должен быть собственностью урожденного Дарка. Но старый Теодор Дарк нарочно оставил его по завещанию горячо любимой жене, и ничего тут не попишешь. Кувшин принадлежал ей, и она могла делать с ним все, что угодно. А за восемьдесят пять лет никто так и не сумел предсказать, как поступит тетя Бекки в том или ином случае.

Дядя Пиппин вскарабкался на то, что называл «двуколкой», и поехал прочь, погоняя смирную белую лошадку по узкой, неспешной, красной проселочной дороге, что вела от Индейского Ключа к Серебряной Бухте. На его маленьком, морщинистом, странно похожем на высохшее яблоко лице играла довольная усмешка, а удивительно молодые живые голубые глаза сверкали. Будет забавно понаблюдать за плясками клана вокруг кувшина.

Полноценное непредвзятое удовольствие для того, кто не был в нем жизненно заинтересован. Дядя Пиппин знал, что у него нет никаких шансов получить кувшин. Он был, в лучшем случае, лишь четвертым кузеном, даже допуская то сомнительное происхождение, над которым насмехалась тетя Бекки. «У меня есть предчувствие, что старая леди собирается что-то устроить», — сказал дядя Пиппин своей белой кляче.

II

Невзирая на тот факт, что никаких закусок подано не было, присутствовали все Дарки и все Пенхаллоу, по рождению, браку или усыновлению, кто сумел добраться до «приема» тети Бекки. Даже старая ревматическая Кристин Дарк, которая никуда не выходила годами, заставила своего зятя привезти ее на молочной повозке через лес, что находился за Соснами. Раздвижные двери между комнатами у тети Бекки были раскрыты настежь, в гостиной расставлены стулья, а сама она, с горящими, как у кошки, глазами, принимала гостей, восседая на большой орехового дерева старой кровати под балдахином, завешанным пожелтевшим кружевом. Тетя Бекки спала на этой кровати со времен своего замужества и собиралась умереть на ней. Несколько женщин из племени уже положили глаз на эту кровать, и каждая надеялась получить ее, но сейчас все думали только о кувшине.

Тетя Бекки отказалась наряжаться ради гостей. Она сказала Камилле, что не намерена утруждать себя, они этого недостойны. Поэтому она с царственным видом приняла их в выцветшем старом красном свитере, ворот которого плотно обтягивал сморщенную шею; ее седые волосы были закручены в тугой узел, венчающий голову. Но она надела свой бриллиантовый перстень и заставила страдалицу Амброзин нанести ей немного румян на щеки.

— Это более чем неприлично в вашем возрасте, — запротестовала та.

— Приличия — чушь собачья, — ответила тетя Бекки. — Я давным-давно распрощалась с ними. Делай, как приказано, Амброзин Уинворт, и будешь вознаграждена. Не желаю, чтобы дядя Пиппин заявил: «У старушки когда-то был неплохой цвет лица». Нанеси аккуратно и ровно, Амброзин. Никто из них не посмеет смеяться, как бы им хотелось, увидь они меня иссохшей и изможденной. Ей-богу, Амброзин, не могу дождаться этого дня. Он станет последней радостью, которой я смогу насладиться на этой стороне вечности, и я намерена упиться ею сполна. Все эти гарпии явятся сюда, чтобы выяснить, смогут ли они что-нибудь заполучить. А я заставлю их покорчиться.

Дарки и Пенхаллоу знали это очень хорошо, и каждый вновь прибывший приближался к ореховой кровати с тайной горестной уверенностью, что тетя Бекки задаст какой-нибудь особо ужасный вопрос, вдруг пришедший ей в голову. Дядя Пиппин приехал пораньше, имея в запасе несколько пачек любимой жевательной резинки, и выбрал место у дверей — выгодное положение, откуда он мог всех видеть и слышать все, что скажет тетя Бекки. Это был его куш.

— Ага, вот явился муж, что сжег свою жену, — заявила тетя Бекки Стэнтону Гранди, длинному худощавому мужчине с саркастической улыбкой, он был изгоем — давным-давно женился на Робине Дарк, которую кремировал после смерти. Клан никогда не простил ему такого, но Стэнтону Гранди было все равно, он лишь натянуто улыбнулся, посчитав выпад неудачной остротой.

— Вся эта суматоха вокруг кувшина не стоит и пары долларов, — презрительно заметил он, усаживаясь рядом с дядей Пиппином.

Дядя Пиппин перекинул жвачку за другую щеку и тотчас с легкостью соврал во имя клана.

— Четыре года назад коллекционер предложил тете Бекки сотню долларов за него, — с чувством сказал он.

Стэнтон Гранди был весьма впечатлен и, чтобы скрыть это, заявил, что не дал бы и десяти.

— Тогда зачем ты здесь? — спросил дядя Пиппин.

— Чтобы развлечься, — холодно ответил мистер Гранди. — Из-за этого кувшина все перегрызутся.

Дядя Пиппин от возмущения чуть не проглотил жвачку. Какое право имел изгой, которого еще и подозревали в том, что он являлся сведенборгианистом [1], что бы это ни значило, насмехаться над причудами Дарков или странностями Пенхаллоу? Он, Пиппин Пенхаллоу, крещенный Александром, имел на это право. Он состоял в клане, пусть и наперекосяк. Но то, что Гранди, произошедший невесть откуда, явился с той же целью, разозлило дядю Пиппина. Однако он не успел выразить свое возмущение, потому что появление следующей гостьи временно отвлекло его от наглого Гранди.