Черепаший вальс - Катрин Панколь Страница 2

Жозефина толкнула стеклянную дверь, вошла, уселась за свободный столик. Никто не обращал на нее внимания, и слава богу. Может, она все-таки становится настоящей парижанкой? Потянулась было снять светло-зеленую вязаную шапочку, купленную на прошлой неделе, но передумала. Если снимешь, волосы растреплются, а причесаться она не посмеет. Причесываться на людях неприлично. Так ее учила мать. Жозефина улыбнулась. Хоть и не видятся они с матерью, та все равно живет в ней. Миндально-зеленая шерстяная шапочка была похожа на гармошку из трех сдутых автомобильных шин и венчалась плоским вельветовым блином. Посреди блина торчала плотная фланелевая пимпочка, как на классических беретах. Этот головной убор она заприметила в витрине бутика на улице Фран-Буржуа в Маре. Зашла, спросила, сколько стоит, примерила. Шапочка придавала ей лукавый и непринужденный вид: этакая озорная курносая девчонка. Оттеняла золотистым отблеском карие глаза, скрадывала круглые щеки, облегчала силуэт. Да, эта шапка подчеркивала ее индивидуальность. Накануне она ходила к мадам Бертье, классной руководительнице своей младшей дочки, узнать, как Зоэ учится, как осваивается в новой школе. Прощаясь, мадам Бертье надела пальто и водрузила на голову миндально-зеленую трехэтажную шапку.

— У меня такая же, — сказала Жозефина. — Я ее не надела, не решилась.

— Непременно носите! Во-первых, она теплая, а во-вторых, очень необычная. Издалека видно!

— Вы ее купили на улице Фран-Буржуа?

— Да. В малюсеньком бутике.

— Я тоже. Вот совпадение!

Одинаковые головные уборы сблизили их куда больше, чем долгая беседа об учебе Зоэ. Они вместе вышли из школы и двинулись в одну сторону, продолжая разговаривать.

— Зоэ сказала, вы приехали из Курбевуа?

— Я там прожила почти пятнадцать лет. И мне нравилось. Там, конечно, свои проблемы…

— Здесь тоже свои проблемы, и создают их не дети, а родители!

Жозефина с удивлением посмотрела на нее.

— Они все считают, что произвели на свет гениев, а мы просто не умеем распознать в них новых шатобрианов и пифагоров. Таскают их по репетиторам, на музыку и теннис, отправляют на каникулы за границу в крутые школы, и измученные дети спят на уроках или разговаривают с вами как с прислугой…

— Неужели?

— А когда вы пытаетесь напомнить родителям, что это всего лишь дети, они глядят на вас свысока и заявляют, что другие — да, может быть, но уж не их ребенок точно! Что Моцарт в семь лет написал «Маленькую ночную серенаду» [2](жуткая тягомотина, между нами говоря), а их отпрыск ничем не хуже Моцарта! Не далее как вчера я сцепилась с одним папашей-банкиром: весь в дипломах и наградах, явился с претензиями, почему у его сына средний балл всего четырнадцать. Он, кстати, в одной группе с Зоэ… А когда я сказала, что это совсем неплохо, он воззрился на меня так, будто я его оскорбила. Его сын! Плоть от плоти его! И средний балл всего четырнадцать! Я думала, он на меня сейчас огнем дохнёт! Знаете, в наше время быть учителем опасно, и боюсь я не столько детей, сколько родителей!

Она расхохоталась и пришлепнула рукой свою шапку, чтобы ветер не унес.

У дома Жозефины они распрощались.

— А я живу чуть подальше, — сказала мадам Бертье, показав налево, на соседнюю улицу. — За Зоэ присмотрю, обещаю.

Она прошла несколько шагов и обернулась.

— А завтра наденьте свою шапку! И мы с вами узнаем друг друга даже издалека. Незаметной ее не назовешь!

Это точно, подумала Жозефина: шапка похожа на кобру, поднявшую голову из корзинки. Так и ждешь, что сейчас заиграет флейта и она начнет раскачиваться. Жозефина засмеялась, кивнула, да, она тоже обещает, прямо с завтрашнего дня будет ходить в своей шляпке-гармошке. Интересно, одобрит ли ее Лука.

Они встречались уже год, но по-прежнему были на «вы». Два месяца назад, в сентябре, попытались перейти на «ты», но было уже поздно. Вышло так, словно их уединение нарушили два незнакомца. Два чужих человека, которые говорят друг другу «ты». И они остались на «вы». Как ни странно, это их устраивало. Их совместная жизнь их тоже устраивала: каждый жил у себя. Независимость превыше всего. Лука писал для университетского издательства научный труд об истории слез со Средних веков до наших дней. Почти все время сидел в библиотеке. В тридцать девять лет он жил, как студент, в квартире-студии в Аньере, с вечной бутылкой кока-колы и сиротливым куском пирога в холодильнике, не имел ни машины, ни телевизора и в любую погоду ходил в синем полупальто с капюшоном. Пальто служило ему вторым домом: в его глубоких карманах умещалось все, что могло понадобиться в течение дня. У Луки был брат-близнец Витторио, его главная головная боль. По морщинке между бровями Жозефина всегда могла понять, есть ли плохие новости от брата. Когда морщинка превращалась в глубокую борозду, было ясно, что назревает гроза. Она не задавала вопросов. В такие дни Лука был мрачен и молчалив. Он брал ее руку и засовывал в карман своего полупальто, вместе с ключами, ручками, блокнотами, леденцами от кашля, билетами на метро, мобильником, бумажными носовыми платками и рыжим, потертым кожаным бумажником. Она научилась на ощупь узнавать каждый предмет. Даже могла определить, какие он купил леденцы. Они встречались по вечерам, если Зоэ ночевала у подруги, или на выходных, когда та уезжала в Лондон, в гости к своему кузену Александру.

Дважды в месяц, по пятницам, Жозефина отвозила Зоэ на Северный вокзал. А Филипп и его сын Александр встречали ее на вокзале Сент-Панкрас. Филипп купил для Зоэ проездной на «Евростар», и та каждый раз уезжала, горя нетерпением вновь оказаться у дяди в Ноттинг-хилле, в своей комнате.

— У тебя там собственная комната? — изумленно воскликнула Жозефина.

— И даже собственный шкаф с кучей одежды, чтобы не таскаться с чемоданом! Филипп обо всем подумал, он такой замечательный дядюшка!

Да, в этой заботе был весь Филипп, ее деликатный, отзывчивый зять. Когда у нее возникали проблемы или ей нужен был совет, она всегда звонила Филиппу.

Он неизменно отвечал: я здесь, я рядом, Жози, ты можешь попросить меня о чем угодно, ты же знаешь. Она слышала его участливый голос и тут же успокаивалась. Она бы с радостью погрузилась в волны тепла, исходившие от этого голоса, отдалась на волю нежности, появлявшейся в его тоне, стоило ей произнести: «Алло, это я, Жозефина…» — но внутри моментально включалась сигнальная лампочка: «Внимание, опасность! Это муж твоей сестры! Соблюдай дистанцию, Жозефина!»

Ее муж Антуан, отец Гортензии и Зоэ, погиб полгода назад. В Кении. Он связался там с одним китайским бизнесменом, мсье Вэем, разводил для него крокодилов. Дела шли из рук вон плохо, Антуан запил, вел странные диалоги с рептилиями, которые его в упор не замечали, не желали размножаться, продирали заграждения и пожирали служащих. Ночи напролет он вглядывался в желтые глаза крокодилов, мерцавшие над неподвижной поверхностью пруда. Он хотел говорить с ними, хотел стать их другом. Однажды ночью он вошел в воду, и один из них его сожрал. О его трагической гибели Жозефина узнала от Милены. Милена была любовницей Антуана. С ней он уехал в Кению на поиски приключений. Из-за нее он бросил семью. Нет, не из-за нее, думала Жозефина; он бросил меня потому, что больше не мог сидеть без работы, целыми днями слоняться по дому и жить на мои деньги. Милена была лишь предлогом. Строительными лесами для реконструкции личности.