Любовник поневоле - Марина Григ Страница 2

И потом… Что я теряла? Его? Он и так был потерян, и эта попытка вернуть его вряд ли отдалила бы нас больше. Я столько думала об этом, что в конце концов поняла: либо я делаю это, либо мне скоро будет дорога прямиком в дурдом. Надо решаться.

Я знала о нем все. Следила все десять лет разлуки. Знала о том, что он крутой бизнесмен — свое прибыльное дело, отличная квартира, дача в престижном поселке, две иномарки — своя и ее, словом, почти «новый» русский. Иногда приезжала в Москву, подходила к его офису утром, когда он приезжал на работу, и смотрела издали. Она часто подвозила его, и я отважно смотрела, как они целуются перед расставанием. «Смотри! — говорила я себе. — Они так любят друг друга. Куда ты лезешь, он же давно забыл тебя, забыл все ваши дни и ночи, ваши слова, ваши прогулки по ночному городу — все, все забыл. Ты для него не существуешь, у него есть другая любимая. Оставь его, отступи, катись в свою глухомань, к постылому мужу, к вечной пьянке и вечной нехватке денег…»

Наверное, это был слабый голос инстинкта самосохранения, который пытался сказать мне, что нельзя вернуть утерянное, как нельзя построить свое счастье на одной только жалости. Но я не хотела его слушать. Во мне властно говорило только сердце, и оно требовало одного — его, его запаха, его близости, его ласк, его губ, его голоса. Всего того, что я имела, но не смогла сохранить, всего, что теперь отдано другой. Это сводит меня с ума, и я порой не соображаю, что делаю, подчиняясь лишь безумному желанию хотя бы на день, на ночь, на час вновь обрести блаженство.

Услышала его родной голос — Господи, сколько раз я слышала его в мечтах и снах! — и поняла, что все делаю правильно. Иначе мне не жить вообще.

И я побежала к нему — он ждал меня! Я ведь была почти рядом. Знала, что в это время в офисе обычно никого не остается, кроме него и охраны, — значит, обстановка может стать интимной. А может, он пригласит меня куда-то, может, мы начнем говорить, я скажу ему все, что собираюсь сказать, и он поймет, что не может оставить меня, что он по-прежнему любит, но просто забыл об этом. Может, может… Все может быть — вперед!

Она действительно явилась через пятнадцать минут — хорошо, что Галка уже ушла, хотя и сгорала от любопытства: что это за старая знакомая, а Ириша знает о ней? Даже спросила: может, две чашки кофе приготовить? Но по голосу Павла поняла, что лучше уйти.

Алена мало изменилась за десять лет — он почти механически отметил в первую очередь именно это. Она была все так же женственна и мила — с вечной короткой стрижкой и в вечных джинсах, которые, впрочем, были теперь со стразами, стильными, не в пример тем, студенческим, что покупались на дешевых рынках. Он почему-то почувствовал волнение, хотя все эти пятнадцать минут настраивал себя на то, что ничего особенного не произойдет — просто его ждет встреча со старой знакомой, с которой у него в прошлом был роман. Не получилось. Она вошла — и между ними сразу возникло магнитное поле, нервное и какое-то настороженное. Почувствовали это оба, поэтому разговор начался вовсе не так, как они предполагали: одна — готовясь к нему годами, другой — пытаясь представить это себе последние четверть часа.

Она остановилась в дверях, не решаясь сразу войти, хотя — он это чувствовал — старалась вести себя раскованно, создать впечатление женщины уверенной в себе, без комплексов. Тоже не получилось.

— Входи. — Он заставил себя улыбнуться. — Садись. Отлично выглядишь.

— Правда? — Она вспыхнула, восприняв дежурный комплимент очень серьезно. Но тут же попыталась вновь надеть личину самоуверенности. — Может, поцелуемся?

И сразу поняла, что зря. Он напрягся, и едва возникшее ощущение тепла от нахлынувших воспоминаний моментально исчезло.

— Алена, не надо ломать комедию. Я бы не встретился с тобой, если бы ты не настаивала, но лучше не злоупотреблять этим. Давай сразу поставим точки над i. Мы с тобой давно чужие люди, у каждого своя жизнь. Я не хочу унижать тебя дежурными расспросами о том, как ты живешь — по правде говоря, мне это неинтересно. Мне бы вообще не хотелось трогать что-либо из тех лет — пусть все остается как было, потому что это было прекрасно. Но это — прошлое, и ты для меня осталась там, в моей юности. Поэтому валяй, говори, что за срочное дело у тебя. Если смогу — помогу, но предупреждаю: ничего особенного от меня не жди.

Это была откровенная отповедь. Она сразу забыла все свои колебания. Перестала сомневаться, стоит ли ломать ему жизнь — стоит, раз он вот так с ней разговаривает — по-хамски, беспардонно! И — пошла в атаку:

— Паш, ты на самом деле извини меня. У меня действительно тупиковая ситуация, и я собираюсь просить тебя об очень необычном одолжении. Поверь, я не стала бы к тебе соваться, тем более что такое отношение с твоей стороны вполне можно было предвидеть, я ведь еще помню твою принципиальность. Ты не хочешь соблюдать даже внешние приличия. Что ж, перейду к делу. Дело в том, что я серьезно больна. Очень серьезно. Смертельно.

— Что? — Он невольно подался вперед.

— Да. То самое, ну, ты понимаешь. Мне трудно выговаривать это слово. Я узнала об этом три месяца назад.

— Но почему смертельно — можно ведь оперировать. Тебе нужны деньги на операцию? Я готов помочь.

— Спасибо. — Она усмехнулась. — Но операция мне уже ни чему. Врачи предлагают, но ничего не гарантируют. Практически открыто говорят о том, что это оттянет конец максимум на полгода.

— Я могу показать тебя хорошим врачам здесь, в Москве. Деньги не проблема.

— Знаю. — Она хотела добавить, что знает о нем куда больше, чем он думает, но сдержалась. Он вновь стал чуточку ближе, и это нельзя было упускать. — Но я и здесь проходила обследование. Все бесполезно — последняя стадия. Они говорят, что в лучшем случае мне остался год.

— Господи, Аленка… Как же так? Откуда?

Он встал, подошел, взял ее за руку. Глаза оказались так близко, и в них сквозила боль — настоящая, искренняя. На мгновение ей стало стыдно, а потом — так сладостно от иллюзии того, что он опять рядом, что он переживает за нее, что он опять ее. Иллюзия затмила все остальное, и она сама почти поверила в реальность того, что говорила. Это и было реальностью — для нее, измученной десятилетней разлукой с любимым, единственным. Ради такого стоило пойти на все — и она ринулась дальше.

— Значит, суждено. Я вначале места себе не находила, металась от одного врача к другому. А потом успокоилась: чему быть, того не миновать. Не хочу строить из себя героиню — конечно, страшно, горько. Но что делать — вешаться? Просто нет другого выхода — надо жить с этим столько, сколько Господь отпустит.

— Да, не ожидал такого… — Павел медленно отошел от нее, подошел к окну. — Извини, но почему ты пришла ко мне? Чтобы сделать мне больно? Или я могу чем-то помочь?

— Можешь. — Она облизнула сухие губы: вот он, этот момент, когда надо сказать то, ради чего она решилась на этот визит. — Я хочу попросить тебя подарить мне…