Дуэль - Барбара Мецгер Страница 2

Теперь же единственными свидетелями этого безумия были секундант Йена Карсуэлл, секундант Пейджа Филпотт и врач, читавший газету. Не исключено, что все они отправятся завтракать вместе после дуэли. И Йен охотно заплатит за всех.

Карсуэлл все еще отсчитывал шаги. Можно было подумать, что он отмеривает свою любимую понюшку табака, такую точность проявлял требовательный друг Йена. В следующий раз Йен выберет того, кто считает быстрее.

Нет. Следующего раза не будет. Йен впредь не намерен участвовать в дуэлях. Его правого кулака вполне достаточно, чтобы уладить любое разногласие. Он больше не станет развлекаться с замужними дамами. В ближайшее время обзаведется женой, и она родит наследника.

После нынешнего утра он намерен стать другим человеком, изменится к лучшему сразу же после завтрака.

Карсуэлл наконец кончил отмерять шаги. Филпотт скомандовал:

– Джентльмены, при счете «три» поворачивайтесь и стреляйте. Один. Два.

Бах!

Йен ощутил, как пуля пролетела мимо его уха. Пейдж оказался никудышным стрелком, каким его и считали. А еще барон оказался жалким суррогатом джентльмена. Словно трус и плебей, он выстрелил прежде времени, целясь в широкую спину Йена. Карсуэлл так разозлился, что готов был сейчас выстрелить в Пейджа, будь у него в руке пистолет. Врач с отвращением покачал головой.

Йен повернулся и поднял руку. Теперь никто не сможет упрекнуть его за то, что он выстрелит. Он, в конце концов, защищает себя. Йен прицелился в Пейджа, прямо ему в сердце. И еще никогда не бывало, чтобы Йен Мэддокс, Неистовый Марден, промахнулся.

Пейдж это понял. Еще он понял, что его лондонские денечки подходят к концу. Его больше не пригласят ни в один клуб, ни в дом его друзей, ибо у того, кто стреляет в спину, нет друзей. У него был единственный шанс отстоять свою честь, и он упустил его. Теперь ему остается надеяться на милосердие графа Мардена.

Пусть подождет, думал Йен. Пусть подождет; его рука не дрогнула, целясь в сердце этого навозного червяка, каким бы маленьким и съежившимся ни было у него сердце. С отвислых щек Пейджа сбежала краска, челюсти у него дрожали. Слеза скатилась по его щеке; впереди на панталонах расплылось темное пятно.

Филпотт плюнул на землю.

– Провалиться мне на этом месте, если он не обмочился. Я ухожу. Пусть этот презренный трус сам добирается до города.

Но Филпотт остался, чтобы посмотреть, как поступит Йен.

Граф посмотрел в глаза Пейджу, ему хотелось, чтобы этот человек понял, его жизнь в руках Йена, и жив он только по причине его, Йена, человеколюбия, а вообще-то на него не стоит тратить пулю. Йен медленно поднял пистолет выше, над головой Пейджа, прицелился влево, где росли деревья, и нажал на спусковой крючок.

Раньше время едва шевелилось, а теперь помчалось вскачь.

Грянул выстрел, потом еще один. Раздался крик. Вопль. Топот. Ржание испуганной лошади, быстрый стук копыт. Снова крик и стук копыт. Потом все смолкло.

Йен уже бежал к деревьям. Филпотт стоял на месте, сбитый с толку, а Пейдж устремился к карете своего друга. Врач подобрал свой саквояж и побежал вместе с Карсуэллом следом за Йеном.

Йен заметил на бегу двух лошадей, исчезающих в тумане. На одной всадника не было; на другой сидел грум в коричневом фраке, наклоняясь вперед, пытаясь ухватить поводья лошади, оставшейся без всадника.

Йен пытался рассмотреть в туманной дымке то, что лежало у корней дерева.

– Сюда! – крикнул он Карсуэллу, указывая на что-то темное у старого дуба. Он добежал до места первым, перевернул неподвижное тело.

Кровь. Кровь была везде, она лилась из груди человека, из его головы, лежавшей рядом с большим камнем в пятнах крови. Йен не мог понять, дышит ли человек. Он сорвал с себя шейный платок и прижал к ране на голове. Потом рядом оказался Карсуэлл, протягивая свой носовой платок. Йен, которого бросило в жар, вытер пот со лба.

Подоспел запыхавшийся врач.

– Разрешите взглянуть на результаты вашего дурачества. Отойдите, милорды. – Он приложил ухо к груди раненого. – Жив. Но долго не протянет, умрет от потери крови. Кто знает, какая из ран хуже – та, что от пули, или та, что от удара о камень. Ему нужна немедленная медицинская помощь. Здесь неподалеку есть больница Святого Иеронима.

– Мы отнесем его в карету, – заявил Йен. – Отвезем ко мне домой. Там за ним будут лучше ухаживать.

И прежде чем кто-либо успел возразить, Йен осторожно поднял на руки обмякшее тело. Карсуэлл стоял рядом, готовый прийти на помощь, но помощи не потребовалось. Человек этот весил не больше, чем мешок с зерном. Первым в карету сел врач, Йен передал ему свою ношу, потом сел сам, приказав кучеру гнать. Карсуэлл крикнул, что он позаботится о Филиотте, об исчезнувшем груме и о Пейдже.

– Мы будем всем говорить, что это были тренировочные стрельбы, Йен, – крикнул он вслед отъезжающей карете, – это был промах во время тренировки!

В противном случае, согласился Йен одной частью своего рассудка, окажется, что он хладнокровно застрелил ни в чем не повинного человека. Если тот умрет, он, Йен, окажется убийцей. Не важно, что это был несчастный случай. Дуэли запрещены законом, так что выстрел в свидетеля – еще более тяжкое преступление. Вряд ли графа повесят, но ему все же придется покинуть Англию на некоторое время. А может быть, и навсегда. Или родственники пострадавшего пожелают получить сатисфакцию. Видит Бог, они имеют на это право. Хотя его кровь – Господи, сколько там было крови! – не вернет этого человека. Мысли у Йена мчались галопом, рука прижималась к ране на худой груди, как велел врач. Другой рукой он вытирал кровь на его лбу и щеках, умоляя его открыть глаза, не умирать. Человек никак не реагировал, но то, что Йен обнаружил под запекшейся кровью, заставило его похолодеть – там не было ни бороды, ни усов, ни морщинистых щек. Он застрелил мальчика.

Господи, он застрелил мальчика! Йен едва не задохнулся, когда обнаружил истину. Мальчика лет пятнадцати-шестнадцати. У него были волнистые белокурые волосы, тонкий прямой нос. Курточка из дорогой ткани, блестящие сапоги, и то, что его сопровождал грум, свидетельствовало о том, что юноша – сын джентльмена или богатого горожанина. Это, конечно, не имеет значения, юноша из хорошей семьи обладает таким же правом на жизнь, что и сын жестянщика. Да, это не имеет никакого значения, разве что Йену придется рассказать о том, что случилось, не кому-то там, а человеку из общества.

Он застрелил мальчика. Мальчик был чьим-то любимым сыном. Был гордостью и радостью матери. Надеждой отца.

Йену захотелось взять пистолет, который он положил под сиденье, и застрелиться. Но врач велел ему зажимать рану уже обеими руками, чтобы остановить кровотечение. Если он убьет себя, мальчика этим все равно не вернуть. Его молитвы – не говоря уже о возможностях, которыми он обладал, будучи, богатым и наделенным большой властью графом, – могли все же спасти раненого. Йен поклялся, что сделает все, что сдвинет горы, если понадобится, лишь бы обеспечить своей жертве наилучший уход, самых опытных врачей – все, что потребуется, только бы тот выжил, только бы простил его, Йена.