Музыка ночи - Лидия Джойс Страница 2

Только худший из распутников устроил бы кутеж в доме, где приютил юную невинную девушку. Только он, Себастьян, мог запятнать девушку просто своим родством так, что ее нравственность тут же вызвала сомнение. Это его вина, что Адела страдала от его милостивого небрежения, пока он хвалил себя за великодушие и щедрость, его вина, что она подверглась насилию и что этому не поверили. Ему нечем искупить свою вину, но, по крайней мере, он мог призвать ее насильника к ответу. Он в долгу перед ней.

Закончив размышления, Себастьян обнаружил, что город остался позади, а перед ним была почти безлюдная дорога. До сих пор он не знал, куда едет, но теперь вдруг понял, что бессознательно направляется в Хартуолд.

Мысль о спокойном, неиспорченном приюте согрела ему душу, когда он вспомнил, что здесь живет Дэниел, его кузен, единственный друг, который не выказал ни малейшего сомнения во время сурового испытания. Почувствовав рвение Себастьяна, кони выгнули шеи, раздули ноздри, и он послал их в стремительный галоп. Свободная дорога впереди не требовала от него внимания, поэтому он выбросил мысли из головы и слушал лишь грохот колес, стук копыт и свист ветра.

Что-то вдруг треснуло, лошади испуганно заржали, а Себастьян взлетел на воздух. Прежде чем удариться о твердую землю, он успел подумать: «Какой глупый способ умереть».

Потом в глазах его все потемнело.

В Венеции на Ponte dei Sospiri,

Где супротив дворца стоит тюрьма,

Где – зрелище единственное в мире! —

Из волн встают и храмы и дома,

Там бьет крылом История сама,

И, догорая, рдеет солнце Славы

Над красотой, сводящею с ума,

Над Марком, чей, доныне величавый,

Лев перестал страшить и малые державы.

Но смолк напев Торкватовых октав,

И песня гондольера отзвучала,

Дворцы дряхлеют, меркнет жизнь, устав,

И не тревожит лютня сон канала.

Лишь красота Природы не увяла.

Искусства гибли, царства отцвели,

Но для веков отчизна карнавала

Осталась, как мираж в пустой дали,

Лицом Италии и празднеством Земли.

Дж. Байрон

Из «Паломничества Чайльд Гарольда» [1]

Это был прекрасный день, чтобы умереть.

Впервые за свое долгое пребывание здесь Себастьян, подойдя к окну спальни, увидел зелень волнистых холмов Корнуолла, блестящую гладь серого моря и фарфоровую голубизну неба. В окно с поднятой рамой вливался приятный свет, характерный для ранней весны. Себастьян расценил это как тайный знак судьбы, которая улыбкой выражала согласие с задуманным им дерзким предприятием.

Он с громким стуком захлопнул дорожный сундук, уверенный, что неправильно уложил рубашки. Прежде это вызвало бы у него раздражение, ибо сам он еще ни разу не паковал свои вещи. Но теперь он не тот человек, каким был раньше, а мертвые слуг не имеют.

– Значит, собираешься покончить с этим? – произнес Дэниел, стоявший на пороге.

– Да, – коротко ответил Себастьян. И, подтверждая свое решение, положил руку на теплую от солнца крышку.

Сундук оббился и потемнел за десятки путешествий, которые он совершил за последние десять лет. Его пальцы непроизвольно погладили фамильный герб, на который Себастьян давно уже не обращал внимания. Он считал этот герб свидетельством тщеславия и самодовольства, еще одним знаком того, что он очень важная персона. Теперь эти львы, надменные, стоявшие на задних лапах, выглядели насмешкой, извращенной шуткой, а прикосновение к ним казалось механическим и бесполезным, как расчесывание едва зажившей раны.

– Тебе известно, что я думаю по поводу твоего намерения, – сказал Дэниел.

Оторвав взгляд от сундука, Себастьян повернулся. Довод был настолько знакомым, что он мог повторить его почти слово в слово. Ничего не изменилось с тех пор, как они в последний раз обсуждали то же самое наскучившее дело.

Правда, сейчас на пороге стоял еще и Уитби. Вероятно, Дэниел пригласил его в качестве подкрепления, хотя Себастьян никогда особо не прислушивался к мнению своего поверенного.

– Я знаю, ты не можешь этого понять, но хочу, чтобы ты уважал мое решение. – В улыбке Себастьяна не было юмора. – Худшее, что может случиться, – это если я действительно умру. Но тогда ты навсегда останешься графом.

Дэниел старался придать лицу суровость, но поскольку он унаследовал подбородок отца, то сумел выглядеть лишь слегка настырным.

– Я не хочу ни твоих поместий, ни титула. Ты должен бы это знать, Гримми. Ты всегда отличался некоторым безрассудством, возможно, тут дядя был прав… Но я никогда в жизни не считал тебя глупцом. Она незаконнорожденная, и ты рискуешь всем…

– Она моя дочь, – медленно и четко произнес Себастьян. Взгляд у него стал холодным, когда Дэниел упомянул его отца.

Он снова посмотрел на шелушащееся изображение подагрических львов, вздымавшихся по обе стороны щита. Ему хотелось уничтожить их за все, что они символизировали, что заставили его вытерпеть. Между Аделой и сломавшейся осью, чуть не положившей конец его жизни, стоял де Лент, он должен за все ответить.

– Мои дела в порядке, Уитби?

– Да, ваше сиятельство. – В голосе худого, лысеющего поверенного было невысказанное осуждение.

Себастьян поднял бровь, по опыту зная, что не сможет избежать готовящейся нотации.

– Вы хотите сделать замечание? – спросил он. Уитби выпрямился.

– Как управляющий вашими финансами считаю долгом выразить крайнее неодобрение по поводу этого дела. Как бы вы ни доверяли своему кузену… совсем моим уважением к мистеру Коллинзу… в высшей степени неблагоразумно безоговорочно передавать все свое имущество в одни руки. Себастьян фыркнул.

– Разве я это уже не сделал, мистер Уитби?

– Это вопрос надежности, ваше сиятельство, и ответственности. Я стал поверенным вашего отца после того, как умер мой собственный отец, когда вы были еще ребенком, и наши взаимоотношения определены точным юридическим языком.

– Тогда как Дэниел – мой единственный кузен, которого я знаю с колыбели, – закончил Себастьян. – Я обманул ваши ожидания?

– Не думаю, что это так, ваша светлость, – вздохнул Уитби. – Я заключил от вашего имени договор с очень надежным человеком, поверенным в Венеции. Смею заверить, что он будет оказывать всяческую помощь, какая потребуется.

– Очень хорошо, – ответил Себастьян и повернулся к окну, чтобы посмотреть на серую гладь моря. – Значит, экипаж готов, и я могу ехать без промедления.

– Будь осторожен, старина, – предупредил Дэниел.

Натянуто улыбнувшись, Себастьян еще раз мысленно проверил свои планы и не обнаружил ни единой ошибки. Пусть общество сочтет его умершим, а тогда… он может действовать, не боясь преследования.