Светлый берег радости - Елена Ярилина Страница 2

— Ну что, малышка, как ты? Получше себя чувствуешь? Это надо же так крепко спать, ты ведь спала как убитая! Мужики было спиртное меж собой не поделили, так хай тут подняли, что цыкай на них, что не цыкай! А ты спишь будто ангелочек какой, и не сопишь нисколько, даже завидки взяли, я-то храплю, что твоя труба. — Женщина рассмеялась.

Я неуверенно улыбнулась в ответ, присаживаясь рядом с ней и думая, что бы такое сказать. Но попутчица, видимо, поговорить любила, да и отсутствием любопытства не страдала.

— Этот твой, лохматый, не знаю, кто он тебе, спать-то тебя уложил, позаботился, ничего не скажу. Я вот только не пойму, куда он вещи твои дел? Я как ставила свой чемодан и рюкзак, так сразу обратила внимание, что ничего нет. Или, может, ты на день аль на два в столицу-то махнула? Да и то, молодежь любит налегке, словно мотыльки, летать. — И она снова раскатисто рассмеялась.

Я поняла, что ни вещей, ни документов у меня нет, почувствовала, что бледнею, и сумела только пролепетать:

— Лохматый?

— Ну да, лохматый, это я его так определила, да ты не обижайся на меня, малышка, я ведь не со зла. Давненько я таких волосатиков не видала, парни-то сейчас все больше бритые наголо ходят, ишь моду взяли, да еще цепями обвешаются, ровно псы дворовые, идут и звенят. А твой-то нет, прическа длинная, волосищ много, да и усы, ну чисто ряженый! Я уж было решила, что поп, но ведь в этих штанах-то джинсовых попы не ходят, да и ты на попадью не смахиваешь. Тоже в штаны обряжена и без платка, только уж больно бледненькая, хвораешь, что ль? Твой-то сказал, что ты два дня не спала, выспаться тебе нужно, мол. Сунул мне билет твой и деньги за постель, чтобы у проводницы взяла, значит, ты-то сама как неживая, словно кукла заводная была. Так проводница мне постель для тебя и не дала, опосля сказала, ну твой ее как-то сговорил, влез и быстренько все застелил. А как ты легла, тут же и подался, торопыга. Кто он хоть тебе есть, торопыга этот, муж, что ль? Ишь ты, одну отпускает, не ревнует разве совсем? Мой-то первый хороший был человек, а без себя ни на шаг не отпускал, словно собаку какую на поводке держал. Второму-то водка глаза застила, на первом месте она у него была, да и то нет-нет, а взревнует, особо не пойдешь никуда. Это теперь я, как схоронила обоих, так и свободная стала, а раньше ни-ни, сестру навестить не моги, во как жила.

Тут в разговор влез мужчина с верхней полки. Он уже не лежал, а сидел на краешке, свесив вниз худые синюшные ноги и ничуть не смущаясь тем, что из одежды на нем были только трусы ярко-розовой немыслимой расцветки.

— Ишь, расхвасталась, двоих она схоронила. Да такая бегемотиха кого хошь со свету сживет, одной массой задавит. Совести нет ни грамма, мужики в землю сырую ушли, а она раскатывает себе для удовольствия, да еще и хвастается, стрелять таких надо. — Мужик говорил скрипучим, как несмазанная телега, голосом. Чувствовалось, что наболело у него давно, а словоохотливая тетка просто попала под руку.

Женщина, столь неожиданно обруганная, опешила на мгновение, но тут же опомнилась и рассвирепела.

— Это кого ты тут бегемотихой назвал, а?! Голяк неприкаянный! Да на тебя дунь — ты и рассыплешься, поскольку сгнил давно от самогонки да портвейну копеечного. А еще туда же, задираться. Доходяга непромытый! Да у меня мужики аж скрипели от чистоты, если хошь знать, чё один, чё другой, да и одеты были прилично, не чета тебе.

В этот момент дверь купе резко поехала в сторону, в проеме появилась ярко-блондинистая проводница с мелкой завивкой на голове и резко-выразительными от расплывшейся туши глазами. Она начала говорить какие-то ранее заготовленные слова, но тут же поперхнулась и после секундного замешательства выпалила:

— Что за скандал? Мужики, вы в своем уме?! Один в майке и трениках, другой вовсе в одних трусах. Постыдились бы! Вон женщины уже и одеты, и умыты, и причесаны. А ну, живо одеваться! Чай не в деревню, в Москву приехали.

Мужчины что-то смущенно забубнили, но проводница, рассеянно глянув в окно, охнула и выбежала в коридор. Я тоже посмотрела в окно: мы подъезжали, поезд замедлял ход. Все сразу засуетились. Я сидела безучастно, придвинувшись к окну, чтобы никому не мешать, держа на коленях свое скудное имущество, сумку и куртку. Я совершенно не знала, что мне делать и как быть. Пойти сначала в милицию или же сразу в психушку обращаться? Но чем мне поможет милиция? Ничем. Я ведь не маленький, потерявшийся ребенок, а взрослый человек, и, значит, должна сама решать свои проблемы. Ну а психушка — это на самый крайний случай, когда уж совсем ничего не останется: или петля, или дурдом. Впрочем, я не о том думаю. Сейчас поезд остановится, я выйду на перрон… и что? Куда я пойду? Может, попросить женщину приютить меня, она вроде бы добрая? Ну хоть на день-два, я успокоюсь, и память вернется. Эта неизвестная личность, «лохматый», сказал, что я два дня не спала, не от этого ли со мной такое приключилось? Я, правда, представить себе не могла, чтобы от недосыпа кто-то мог потерять память, но мало ли? Я понимала, что от полной безнадежности хватаюсь за эту мысль, как утопающий за соломинку, но если больше не за что было хвататься? Увидев в окно, как появился и медленно поплыл перрон, я отчаянным усилием превозмогла нерешительность и открыла рот, чтобы попросить о приюте, но тетка вдруг взвизгнула, радостно тыча пальцем в окно:

— Вон, вон мой племяш! Значит, и сестра где-то рядом.

Я разом сникла, поняв, что тетка не домой к себе едет, как я почему-то решила, а в гости к родне. Где уж мне со своими проблемами соваться… На меня больше никто не обращал внимания, попутчиков моих как-то быстро и незаметно словно вымело из вагона, и я осталась в купе одна. Проверив, для очистки совести, все еще раз и не найдя никаких вещей, я надела курточку, перекинула ремешок сумки через плечо и зашагала к выходу, стараясь, сама не знаю зачем, выглядеть поувереннее. Принимай меня, потеряшку, Москва, принимай, столица!

Москва встретила меня шумом и сутолокой перрона! Шаркали подошвы, цокали каблучки, скрипели тележки носильщиков! Взгляд выхватывал из толпы то озабоченно-деловые, то удивленные лица. Были и радостные улыбки, встретившиеся люди обнимались, то и дело слышался смех. Обходя молодую пару, осыпающую друг друга такими неистовыми поцелуями, словно они век не виделись, я споткнулась о чей-то чемодан, но не упала, а когда выпрямилась, мой взгляд упал на вагонную табличку: «Архангельск-Москва». Что ж, теперь я знаю, что приехала из Архангельска, и, скорее всего, я северянка. Ну и что мне это дает? Сколько я ни повторяла про себя название города, оно не будило во мне никаких воспоминаний и ассоциаций. Может, мне стоит купить билет и сразу же уехать обратно? Но от этой в общем-то вполне разумной мысли почему-то сделалось тошно, сердце сжалось, как от злого предчувствия, откуда-то снизу, словно бы из живота, стала подниматься волна холодного ужаса, и я отказалась от намерения вернуться. Вместе с густой толпой пассажиров спустилась в метро, чувствуя, как страх все еще ворочается в животе, словно липкое пресмыкающееся.

Словно кукла с долговременным заводом, бродила я по огромному городу, дыша его бензиновым смрадом, и все больше и больше тупела. Я слонялась уже много часов. То спускалась в метро и проезжала несколько остановок, то поднималась и шла по шумным улицам, названия которых меня не интересовали. Заходила в магазины, несколько раз постояла в каких-то небольших очередях, но нигде ничего не купила, таращилась на витрины с товаром, ничего не понимая. А может быть, я уже умерла и не заметила этого? Но нет, внутри оставался какой-то островок, живая часть меня, мыслящая. Как некий страж, эта часть приглядывала за мной, чтобы я не попала под трамвай, не свалилась с эскалатора или с платформы, но безмолвно, ни во что не вмешиваясь, словно выжидая чего-то. В каком-то слабо освещенном подземном переходе ко мне вдруг подскочил смуглый, черноволосый пацаненок лет десяти и попытался выхватить сумку, мое единственное достояние. Во мне мгновенно всколыхнулась ярость, я хотела завопить что есть силы, но отчего-то не смогла. Зато совершенно неожиданно не только для мальчишки, но и для себя самой я, крепко прижав к себе сумку, оскалилась и отчетливо зарычала. От такого негаданного оборота мальчишка опешил, но тут же пришел в себя: разве дитя улиц испугаешь чем-то всерьез и надолго? Он покрутил грязным пальцем у виска, презрительно сплюнул мне под ноги и тут же исчез. Это маленькое происшествие слегка оживило мои ощущения, и я почувствовала и голод, и жажду, и усталость.