Хранящие тепло - Елена Лагутина Страница 2

«Ты просто сумасшедшая. Какая к черту может быть литература в этом ПТУ? Если его колледжем обозвали, все равно — суть-то осталась прежней! Да ведь они же там все наполовину отмороженные! Куда ты прешься со своим Достоевским и Цветаевой, Сашка? Неужели думаешь донести до них смысл высокой поэзии? У них ведь глаза — пустые! Они в жизни если что и читали, то это, наверняка, был букварь. Дура, тебе ведь аспирантуру у Гольдина предлагали! Дура…»

Реакция большинства однокурсниц на ее решение пойти после окончания университета преподавать литературу в бывшем восемнадцатом ПТУ была практически однозначной, разными были лишь эпитеты, которыми ее награждали: дура, идиотка, чокнутая, маразматичка… Кристина подобрала самый красочный и емкий, на свой взгляд, эпитет — камикадзе. Восемнадцатое ПТУ славилось тем, что едва ли не половина его питомцев были условно осужденные, и почти все находились на учете в детской комнате милиции, отчего само училище приобрело в городе неофициальное название «тюремный филиал». Немногим из закончивших училище удавалось использовать полученные знания на свободе. Рано или поздно почти каждый третий оказывался там, куда, казалось, и сам стремился.

Саша никогда ничего не возражала и не пыталась объяснить — просто улыбалась немного снисходительно. Она-то знала, в чем причина. Знала и верила в то, что никакие они не отмороженные, что пустые глаза — это только маска, скрывающая боль от того, что окна оказались закрытыми. Вот и все. И ей нужно было попытаться открыть эти окна, попытаться во что бы то ни стало. Иначе она просто не могла — уж такой родилась на свет, и ничего с этим не поделаешь. Огромные темно-синие глаза, насмешливые пухлые губы и белые вихрастые пряди она получила генетическим путем точно так же, как любовь к поэзии и стремление к торжеству справедливости. «Стремление к торжеству справедливости» звучало слишком патетично. И Саша никогда не пользовалась этими словами для того, чтобы выразить свои мысли. Она просто говорила: «Я хочу, чтобы все было хорошо…»

— Красивой и грустной, как осень… — повторила Саша вслух, откладывая в стопку последнюю тетрадь. — Молодец, Мишка. На самом деле, молодец.

Впрочем, проверенная тетрадь была не последней. Теперь Саша пожалела о том, что не оставила ее напоследок. Горькую пилюлю всегда лучше запивать сладким сиропом: она помнила, как в детстве бабушка всегда давала ей ложку варенья после горького травяного отвара от кашля. «Девясил, — ласково повторяла бабушка, сочувственно гладя на Сашу, которая корчилась от горечи, — это значит — девять сил. Девять добрых сил, которые помогут тебе выздороветь». «Если эти силы добрые, то почему они такие горькие, бабушка?!» — искренне возмущалась Саша. Она и теперь, повзрослев, с трудом верила в то, что добро может быть таким горьким на вкус. Все-таки, нужно было оставить сладкую ложку напоследок.

Но теперь уже ничего не поделаешь. Вздохнув, она открыла синюю измятую тетрадь с изображением Бритни Спирс на обложке.

«За что я люблю осень». Название темы сочинения на первом листе было написано четким почерком, без ошибок, и снабжено жирной увесистой точкой. Но дальше не было ни одного слова. Был рисунок. Большой, занимающий почти всю страницу. Высокое дерево, согнувшее ветви, видимо, под напором сильного ветра. Листья, летящие в разные стороны, тучи на низком небе. Два человека. Один из них, с жестким ежиком волос, выступающим вперед жестким подбородком и запавшими скулами был точной копией автора сочинения-рисунка. Другой была девушка с огромными, в половину лица, глазами, очками на переносице и небрежно собранными в пучок на затылке прядями белых волос. Это была она, Саша. Александра Алексеевна. Сходство было стопроцентным, пояснения не требовались.

У парня были спущены штаны вместе с нижним бельем. Девушка стояла перед ним на коленях, и, судя по выражению лица объекта своей страсти, доставляла ему фантастическое удовольствие…

Быстро захлопнув тетрадь, Саша зажмурилась. Завтра. Это завтра у нее будет непроницаемое лицо, ироничная, немного снисходительная улыбка на губах и ледяное спокойствие в голосе. За ночь она успеет подобрать слова, с утра несколько раз прорепетирует свою речь перед зеркалом, проследив за тем, чтобы не дрогнул ни один мускул на лице. Она з нала, что завтра будет внешне неуязвимой. Никому и в голову не придет, насколько беспомощной и беззащитной она чувствует себя сейчас. Как ей страшно и больно глотать эту горькую пилюлю, как невыносимо сложно заставить себя поверить в то, что добро может быть таким отвратительным на вкус. Никто не догадается. Саша знала, потому что это был далеко не первый ее опыт. Пожалуй… Пожалуй, стоит похвались его. Сказать, что он замечательный художник. Ведь это на самом деле так — парень одаренный. Он прекрасно рисует. Саша будет говорить правду, и от этого ей будет легче. Она не станет его обманывать. Она просто пожалеет о том, что он так бездумно растрачивает свой дар. Что тратит на пошлость то, что могло бы служить прекрасному. Пожалуй…

Телефонный звонок отвлек ее от тягостных размышлений. Покосившись на часы, она с удивлением и возрастающей тревогой подумала о том, что для звонков время слишком позднее.

— Алло!

— Не сомневалась ни секунды в том, что в такое время суток великий Макаренко не может спать. Первый час ночи — подумаешь! Самое время для проверки тетрадей или для планирования урока литературы…

— Кристина, это ты! — облегченно выдохнула Саша, услышав голос подруги, и рассмеялась: — В самую точку попала! Тетради проверяю!

— Ну и как? Много ли юных гениев среди рабочей молодежи?

— Попадаются, — уклончиво ответила Саша, — причем не только в области литературы.

— Да ну! — недоверчиво произнесла Кристина, но, видимо, заметив странные нотки в голосе подруги, сочувственно спросила: — Что, опять Андрюша Измайлов тебя доводит? Что на этот раз?

— Ничего, — Саша не стала посвящать подругу в тонкости последнего инцидента с Измайловым, — прорвемся.

— Прорвешься, — неуверенно произнесла Кристина, — или нарвешься когда-нибудь. Чует мое сердце. Ох, и дура же ты, Сашка…

Несколько минут Саша терпеливо молчала, давая подруге возможность произнести традиционную, повторяющуюся почти ежедневно в течение последних четырех лет, речь. Но наконец она не выдержала:

— Кристина, ты мне позвонила в первом часу ночи для того, чтобы в тысячу пятьдесят восьмой раз напомнить по Гольдина, который предлагал мне аспирантуру? Но, насколько я знаю, Гольдин без меня не умер, а в аспирантуре нет нехватки в научных кадрах…

— Гольдин не умер, — неохотно согласилась Кристина, — а эти твои прыщавые ублюдки…

— Прекрати! — почти закричала Саша, но, спустя секунду, почувствовав неловкость, смягчилась: — Перестань, пожалуйста, Кристина. Ты же знаешь…

— Знаю, — вздохнула ее собеседница, — все я знаю. Это я так. Для профилактики, несмотря на то, что случай безнадежный. Ты тоже меня прости за резкость. Я, на самом деле, не поэтому тебе позвонила. Я тебя сейчас опять уговаривать буду. Пойдем со мной, Сашка!