Земляничный год - Катажина Михаляк Страница 2

Проселочная дорога, размытая дождями, тянется бесконечно. И они едут, едут, едут по ней… Вот последний дом у дороги, кажется – дальше уже только лес, как вдруг… что это белое робко мелькнуло между деревьями?

«Это ты?» – как будто спрашивает недоверчиво маленький домишко с забитыми окнами и покосившимся забором.

Эва выходит из машины словно загипнотизированная. Не обращая ни малейшего внимания на хлещущий дождь и на то, что туфли гибнут в слякотной грязи. Калитка немилосердно скрипит, протестуя, замок открывается не сразу и с большим трудом, но Эве все равно. Так и должно быть. Именно так: прекрасно, скрипуче, нелегко. Все правильно.

Вековые сосны окружают дом. А одна растет прямо у калитки, мешая ей открываться. Ее крона закрывает девушку, дерево берет ее под свое крыло, под защиту – и уже ничего плохого случиться не может. Здесь – не может.

Эва стоит посередине поляны, оглядываясь по сторонам, совершенно очарованная. Капли дождя стекают по волосам, плечам, мокрой куртке, ну и пусть. Ей нужно увидеть свой будущий дом в самом плохом виде – чтобы знать, что ее ожидает. И все равно она принимает решение, которое задумавшийся посредник слышит не сразу:

– Я покупаю этот дом.

– Но, может быть, вы сначала зайдете внутрь?!

Эва кивает головой.

Она и так купила бы дом своей мечты, но, чтобы посредник, видя ее настроение, не взвинтил цену, нужно немножко притвориться. И Эва кривится, хотя на самом деле ей хочется упасть на колени и целовать порог:

– Надеюсь, эта дверь не рухнет с петель? – говорит она, сморщив нос.

Внутри дом в еще большей разрухе, чем снаружи. Но она не видит темного коридора, не замечает холодных, стылых комнат с падающей штукатуркой на стенах и с окнами, забитыми досками. Нет. Она видит это место таким, каким оно будет через… год? Два? Когда-нибудь, когда Ева раздобудет денег на его ремонт. Когда комнаты станут светлыми и уютными. Когда убогий линолеум, покрывающий пол, исчезнет, а на его месте появится сияющий дубовый паркет, а окна получат широкие подоконники и будут сверкать чистыми стеклами в белых рамах.

Так будет. Когда-нибудь.

– Я приняла решение, – поворачивается она к посреднику. – Я покупаю дом.

Тот смотрит на нее недоверчиво, словно не веря своим ушам.

– Думаю, вам стоит еще подумать и позвонить мне завтра утром, – предлагает он великодушно.

Эва соглашается.

И всю ночь ей снится маленький белый дом. Без лап. Потому что зачем дому лапы?

– И речи не может быть о том, чтобы я одалживал тебе деньги!

Отчим и слушать не хотел ее просьб и объяснений – он просто повернулся к ней спиной.

– Но я и не хочу, чтобы ты мне одалживал! Я лишь хочу, чтобы ты отдал мне то, что я тебе одолжила!

Эва, чуть не плача, с трудом удерживалась, чтобы не вцепиться в его вечно пьяные зенки.

Пару лет тому назад, когда в обшарпанной их ванной здоровенный кусок штукатурки упал маме на плечи и довольно сильно ее ударил, Эва сняла деньги со своего счета и, ни с кем не советуясь, оплатила ремонт ванной. Конечно, пан К. ее за это сильно отругал и назвал авантюристкой и транжирой, но в глазах мамы она видела слезы, и это были слезы радости – а маме нечасто приходилось плакать от радости, хотя плакала она частенько. И Эва тоже тогда была счастлива – оттого, что счастлива мама. Отчим клялся, что деньги вернет, все до копеечки. Тогда Эва только великодушно махнула рукой. А сейчас вот решила их потребовать.

– Мне нужны деньги на жилье. А ведь твоя фирма процветает. – В голосе девушки зазвучала мольба. Как же она себя за это ненавидела…

– А я думаю, что это ты мне еще должна. Мы тебя кормили-содержали двадцать лет, платили за электричество, газ, воду, не говоря уж о чулках всяких там.

– В жизни ты мне пары чулок не купил! Ломаного гроша не дал!

– Ты просто подлая и неблагодарная!

И на этом разговор был окончен.

Мама, с этой своей безграничной тоской в давно потухших глазах, проводила Эву до двери. И уже буквально на пороге обняла ее, удостоверилась, что муж не видит, и сунула ей в руку пачку банкнот.

– Мамочка! – Эва пыталась вернуть ей деньги, она прекрасно знала, что они матери достались нелегко – ее муженек был очень щедр по отношению ко всем: к собственной матери, к брату-пьянице, к дружкам-собутыльникам, но только не к жене…

А мама зашептала:

– Про мебель не знаю, а занавески сделай в розочках. Я всегда о таких мечтала…

– Мам…

У Эвы слезы навернулись на глаза.

В доме, где жила ее мать, занавески на окнах были такие древние, что помнили еще Герка. И Эва знала, что она во что бы то ни стало исполнит мечту своей матери – она повесит занавески в розочках, как мечтала Анна.

– Спасибо, мамуля.

Эва расцеловала сморщенное лицо матери – нестарой ведь еще женщины, прижала ее к себе, поглаживая по спине, и пообещала самой себе: если маленький белый домик без лап когда-нибудь станет ее, то в нем обязательно найдется чудная комнатка для этой тихой, забитой, не избалованной судьбой женщины. С занавесками в розочках.

– Так, куда теперь? – спросила Эва саму себя, немножко восстановив душевный покой после милой беседы с отчимом. – О нет, нет, только не Анджей…

Села в трамвай и поехала к Анджею.

– Я же не прошу сто пятьдесят тысяч! Мне нужна десятая часть, на жилье! Банк же требует, чтобы выдать мне кредит! И я ведь верну! – Она плакала, слушая очередное «нет». Последнее «нет», потому что больше ей не к кому было обратиться. Честно говоря, ее не удивляло то, что ее друзья вовсе не горели желанием инвестировать деньги в столь сомнительное предприятие, каким была Эва. Без работы, без доходов, без перспектив… И для банка, и для друзей ее уверения «Я ведь верну!» звучали одинаково неправдоподобно, разница была только в том, что банк брал в залог ее недвижимость, а друзья вынуждены были довольствоваться этими самыми заверениями.

– Ведь у тебя же три дома, на счету миллион, машина – как у Рокфеллера, на дивиденды от прибыли ты оплачиваешь своим сотрудникам путевки на Бали! По пятьдесят тысяч! – кричала Эва своему лучшему другу (ну, так она думала – что лучшему), когда все другие способы уже были испробованы и не сработали. Анджей был ее последней надеждой. И он был последним, к кому ей хотелось бы обращаться с какой-либо просьбой. Но он был ее соломинкой, за которую она хваталась.

И вот эта соломинка тоже качнула головой: «Нет». Как и все!

– Слушай, я тебе в залог дам…

Тут Эва замолкла, потому что никак не могла сообразить, что она может дать в залог человеку, у которого все есть. Разве что себя саму. А пятнадцать тысяч она явно не стоит…

– Отработаешь, – вдруг произнес Анджей.