Маленькие радости - Оливия Уэдсли Страница 2

Дети дошли до маленькой лавчонки. Они на мгновение засмотрелись на дымящуюся сковороду, позади которой лежали рыбины и четырехугольное желтое печенье, обильно вспрыснутое каким-то черным липким сиропом. И бледные личики раскраснелись от предвкушения.

– Ты спроси, – произнес Фэйн в возбуждении. Тони вошла в лавку, наслаждаясь густым теплом и тяжелым запахом яств.

– На два пенни поскребков, и можно ли нам съесть их здесь? – спросила она, задыхаясь.

Старый Кулик кивнул в знак согласия, опустил двухпенсовик в карман, и тот со звоном упал на кучу других медяков.

Старик взял кусок газеты и сгреб туда руками небольшую кучку темных ломотков картофеля из проволочной корзинки, висевшей над тлеющими углями.

Тони почтительно взяла жирный сверток и, опустившись на колени, положила его на полу между собой и Фэйном. Оба они ели с жадностью.

Окончив, Тони вытерла руки о старое саржевое платье, которое неровными складками спускалось до ее лодыжек. Шаль, прикрывающая рваную блузу, – вот что еще составляло ее туалет.

Одежда Фэйна состояла из порванных ботинок, серой фланелевой рубашки и штанишек, притянутых до плеч и подвязанных веревочкой.

Ему было десять лет, Тони – годом меньше. Он был красив тем отрицательным типом красоты, который так легко дается правильными чертами лица, имел матовые светлые волосы и голубые глаза, несколько близко поставленные друг к другу. В Тони было мало привлекательного. Ее маленькое острое личико отличалось выражением, которое часто бывает у детей улицы и является следствием того, что им с самого младенчества неизбежно становится известной грязная изнанка жизни. Взгляд ее карих глаз отличался остротой и жадностью, как результат постоянного голодания.

Привлекательно в ней было одно – ее ноги. Они были малы, стройны и, несмотря на грубость кожи и следы ушибов, воистину прекрасны. Дети, тяжело ступая, направились домой. Пошел дождь, прекрасный холодный дождь ранней весны.

На углу аллеи несколько мальчиков позвали Фэйна, и он тотчас же вырвался из рук Тони.

– Идем же, – настаивала она тихим голосом. – Так чертовски холодно дома одной, а я совсем засыпаю.

Мальчики продолжали звать.

– Я пойду на минутку, – нерешительно произнес Фэйн. – Я…

– Я знаю, что это значит, – ответила Тони, – давно знаю.

Она добралась до комнаты, которая была домом, и вошла.

Отец и мать еще шумно спали.

Она улеглась на раскинутом на полу матраце, подобрав свои озябшие голые ноги.

Может ли слепой водить слепого? Не свалятся ли они оба в яму?

Аристофан

Капитан Сомарец дошел до пропасти в самом начале своей семейной жизни, в те первые годы, когда, как принято думать, молодая жена ищет руководства со стороны своего мужа. В случае с леди Эвелиной это уступающее доверие было направлено по исключительно неудачному адресу. Муж руководил ею – это верно, но в направлении, совершенно противоположном тому, которое намечено благодетельным институтом брака и которое предписывает жене повиноваться мужу. Она была слаба, красива, легко подвержена влиянию, к тому же Индия – страна постоянных искушений.

Когда она бывала утомлена, что случалось часто, или нервничала, что случалось еще чаще, муж предлагал ей выпить чего-нибудь, чтобы «поднять бодрость». Потом она стала пить, потому что это было приятно, в конце концов это вошло у нее в привычку.

Она дошла до пропасти при поддержке своего мужа и примирилась с этим с легкостью и удовольствием, которое совершенно исключало возможность спасения.

Надо сказать правду, вокруг нее не было человека, который взял бы на себя эту неблагодарную задачу, если не считать жены священника, которая была на редкость посредственной и вместе с тем прямодушной женщиной, а соединение этих двух качеств положительно вредно, когда приходится иметь дело с пассивной утонченностью и безразличием. Более того, совершенно невозможно воздействовать на человека, который относится к вам свысока, а леди Эвелине было свойственно дешевое высокомерие женщины благородного происхождения, но не умной по отношению к другой женщине, родом из каких-то там пригородов, не умевшей к тому же как следует носить своих платьев.

Муж ее пил открыто, она – тайно, ссылаясь всегда на свое здоровье.

Сомарец неофициально оставил армию, тем более что полк как раз вернулся из Индии, и командир полка послал за его братом как за главой семьи.

Сэр Чарльз после долгой беседы с ним в клубе направился прямо на квартиру своего брата Уинфорда.

Его требовательному вкусу претила дешевая гостиница на Паддингтонской террасе, разбросанные по всей комнате кучки детского платья, его возмущала красивая, глупая и неряшливая невестка и в особенности его собственный брат, который трясущимися руками нацеживал себе коньяк с содовой.

Сэр Чарльз был типом людей, специально созданных для того, чтобы быть помещиком в живописном имении. Эту роль он играл в совершенстве. Он знал по имени своих арендаторов и всех их детей. Он содержал в полном порядке постройки и дома своего поместья, охотился с прекрасной сворой и постреливал в пределах своих владений. Он женился довольно поздно, но весьма подходящим образом. Жена его была воспитанна, недурна, имела приданое. На судейской скамье он был столпом закона и не боялся никого. Но, имея дело со своим братом, который был пьяницей, он был бесконечно слаб и беспомощен.

– Ну, посмотри, – начал он, стараясь быть мягким, – разве это дело жить так, как ты живешь? Скажи, пожалуйста, что означает сообщение полковника Ланкастера о твоей отставке? Ведь ты еще молодой человек!

– Я пью, мой друг, – прервал его кротко капитан Сомарец. – И, к сожалению, Эвелина также.

Леди Эвелина слегка покраснела. Она низко пала, но чувство стыда еще тлело в ней.

– У меня нервы в ужасном состоянии, – быстро заговорила она, – и жара в Индии, как вы знаете…

– И муки жажды, – закончил ее муж, грубо смеясь.

Чарльз Сомарец был оскорблен до боли. Его ум не допускал возможности таких вещей, во всяком случае, в их семье. Это неприлично, неестественно, противоречит нормальному порядку вещей. Эти люди не просто имеют склонность выпить (лекарства были предпочтительнее и более отвечали бы их общественному положению), они настоящие пьяницы, как эти матросы, которых встречаешь на улице.

Он с силой стиснул свои тонкие смуглые руки и попытался снова поговорить с ними.

– Уинфорд, знаешь, надо бросить все это. Надо считаться с детьми. Ваш образ жизни совершенно не подходит для воспитания детей. Затем ваше положение, имя, репутация – ради бога, дорогой мой, необходимо остановиться.

Он поднялся и стал ходить взад и вперед по небольшой комнате с ее дешевенькой блестящей обстановкой, с которой не убиралась пыль, и с плохонькими цветными картинками на пестрых стенах.