Царица Савская - Тоска Ли Страница 2

Она коснулась амулета, висевшего у меня на шее, бронзового лица-солнца, на обороте которого были выгравированы письмена для моей защиты.

— Как тебе нравится мысль о маленьком брате-принце?

Я устроилась рядом с ней поудобнее, играя с браслетом.

Кормилица заставляла меня каждый месяц жечь ладан перед алебастровым идолом Шаме, богини солнца, и молиться ей именно об этом с тех самых пор, как я себя помнила.

— Очень нравится, — сказала я, потому что знала: маме будет приятно это услышать. Я не стала говорить, что брат мне понравится куда больше сестры, которая стала бы соперничать со мной за внимание матери. С мальчиком мне будет проще делить ее, потому что рано или поздно он оставит нас, перейдя на сторону отца — и на трон.

Я поклялась ежедневно молиться о том, чтобы дитя моей матери было именно мальчиком.

Десять дней спустя у моей матушки случился припадок и она ударилась головой о мраморную скамью в купальне. В ту ночь мне сказали, что она покинула меня ради лучшей жизни и забрала с собой моего нерожденного брата.

Я кричала, пока не рухнула на край ее столика. Я называла их лжецами и умоляла позволить мне увидеть маму, отбиваясь от всех, кто пытался ко мне прикоснуться. Моя мама ни за что бы меня не оставила! Когда они наконец отвели меня к ней, я бросилась на ее тело и цеплялась за холодную шею, пока меня не оторвали вместе с длинными прядями ее волос, в которых запутались мои пальцы.

С тех пор как закрыли царский мавзолей в храме лунного бога, Алмакаха, ее лицо постоянно стояло у меня перед глазами. Иногда я чувствовала ее запах, ощущала мягкость ее щеки, прижимающейся ко мне во сне. Мама меня не оставила. После ее смерти я почти год не могла говорить. Все считали, что я онемела от горя. Но на самом деле я отказывалась говорить со всеми, кроме нее.

Я шепталась с ней каждый вечер, укладываясь в постель, пока ее голос не стих грядущим летом, забрав с собой жизненно важную часть меня. Мне тогда было шесть лет.

Хагарлат, вторая жена моего отца, не была ни молода, ни красива.

Но ее присутствие во дворце обновило связи с племенами Нашшана на севере и торговый путь по огромной долине Джауф. Если каналы и дамбы, что спускали к нам летние муссоны, были живой кровью Сабы, то пути благовоний были ее дыханием, каждый выдох ее дорог был выгодно наполнен фимиамом, бдоллахом, бальзамином и миртом.

В год, когда мне исполнилось восемь, накануне первых весенних дождей тишину женской части дворца разорвал недовольный крик моего сводного брата.

В тот год мой отец пожертвовал золотые фигурки Хагарлат и моего брата на храмовом празднике, начертил на камнях соответствующие проклятья, что падут на любого, кто попытается эти фигурки убрать. Я почувствовала себя преданной подобным кощунством: моя мать покоилась в той священной земле.

Но даже появление наследника не смягчило царский совет, для которого мой отец был навеки не ровней своему воинственному предшественнику. Мой дед Агабос был убийцей мужчин. Тысячи пали в жерло машины его амбиций, когда он развернул кампанию по объединению четырех великих царств: Авсана, Катабана, Хадрамаута и Сабы, чтобы править ими всеми.

Именно Агабос женился на принцессе из-за узкого моря, от которой его дети унаследовали царскую темноту своей кожи.

Но мой отец, единственный из сыновей Агабоса, переживший все его кампании, был больше заинтересован в распространении поклонения лунному богу Алмакаху на территории объединенного царства, а не только в границах самой Сабы. В тот год он назначил себя верховным жрецом и управлял лишь храмовыми банкетами и ритуальными охотами до тех пор, пока даже мои детские уши не услышали ропота недовольных, гудевшего в коридорах дворца, как пчелиный рой.

Я не доверяла Хагарлат. Не потому, что она поддерживала его религиозное рвение, и не из-за ее пятнистого верблюжьего лица, и даже не потому, что она принесла в наш мир тот пищащий сверток, который звался моим братом, — но потому, что она заняла комнаты моей матери, завладела всеми ее украшениями и заставила всех, кроме меня, позабыть об имени Исмени.

Дворец стал мне чужим, когда слуги мачехи и жуткие жрецы заполнили его коридоры звучанием грубого языка своего племени. Мои новые родственники и даже их рабы либо смотрели сквозь меня, не замечая, либо ограничивались приказами, а дети, с которыми я росла, отдалились от меня за тот год, что я провела в молчании.

— Держись от меня подальше! — сказал мне один из них, мальчик по имени Лубан, когда я попыталась подговорить его сбежать в конюшни. Раньше, когда мама была жива, мы много часов проводили там, кормили верблюдов и прятались от моей няньки. — Твоя мать мертва, а Хагарлат — королева. Ты теперь просто вне закона.

Я заморгала, потрясенно глядя на его круглое лицо, на котором было написано презрение.

А потом подбила ему глаз.

— Я дочь царя! — кричала я, стоя над ним, пока кто-то не оттащил меня прочь.

В тот вечер меня лишили ужина, но у меня не было аппетита. Я уже видела раньше, как юные друзья покойных соратников становились слугами наследников, приходивших на смену, но никогда не думала, что подобное может произойти со мной.

— Ты царевна. Не забывай, кто ты, — сказала мне в ту ночь моя нянька. Но я не знала, кто я такая. Со мной остались лишь нянюшка и ее дочь Шара.

И хотя больше никто — по крайней мере, в лицо — не называл меня незаконнорожденной, от меня не укрылось, как огибают меня взгляды, как меняется выбор тканей для моих платьев, как подарки от отца становятся все реже, пока не прекращаются вовсе.

Однажды я нахально вошла прямо в комнату Хагарлат, где она диктовала план празднования первого дня рождения моего брата, разложив на кушетке рулоны крашеных тканей и редкого шелка.

— Где те вещи, что посылает мне мой отец? — требовательно осведомилась я. И услышала вокруг потрясенные вздохи, краем глаза заметив исказившееся от ужаса лицо моей няньки.

Хагарлат обернулась, и изумление на ее лице было написано так же отчетливо, как рисунок хной на ее лбу. С ее ушей свисали серьги зеленой яшмы. Толстый золотой пояс охватывал бесформенную талию. Я подумала, что она выглядит как разряженная ослица.

— Что, дитя, он позабыл тебя? А сюда он шлет так много подарков. Ах, как ужасно твое лицо… — Она потянулась к моей щеке.

И в тот самый миг, когда моя нижняя губа готова была задрожать, я увидела его: рубиновый браслет, когда-то принадлежавший моей матери, тот самый, который она подарила мне перед смертью.

— Где ты его взяла? — спросила я. Нянька уже тянула меня прочь, шипя, чтобы я замолчала. — Это мое!

— Что, это? — сказала Хагарлат. — Ах, ну если он так много для тебя значит, можешь забрать. — Она сняла браслет и бросила его мне. Он упал на пол у моих ног.

— Простите меня, царица! — залепетала нянька. Я вынырнула из кольца ее рук и подхватила браслет с пола. Одного рубина в нем не хватало, и я принялась лихорадочно искать его на ковре, но нянька все же выволокла меня из комнаты.