Пуговицы и кружева - Пенелопа Скай Страница 20

– Ты всегда такой брюзга по утрам? – произнес брат. – Жаль Ларса.

Он взял свою чашку и манерно отпил из нее. Тоже мне, принц крови…

– Да вот как только тебя увижу, сразу настроение портится.

Я также налил себе черного и выпил по примеру брата – только так можно было ощутить всю полноту вкуса. Много раз я просил брата не приходить ко мне. Единственный человек, с кем я мог общаться, был Ларс. Он не задавал вопросов. Ему ничего не требовалось объяснять. Он просто выполнял свой долг, без рассуждений и лишних разговоров. Он безмолвно возникал передо мною, когда я нуждался в его присутствии, и мгновенно исчезал, когда я хотел остаться один.

– Ну как пробежечка?

Вот терпеть не могу пустую болтовню!

– Ты ради этого приперся?

– Ох, всегда только по делу… – Кейн вынул из кармана сложенный листок. – У меня есть кое-какая инфа насчет Боунса.

– Что-то важное?

Что там у него? Роман с прислугой? Или с кем-нибудь из работников? Но нам давно бы было известно…

– Ну, разумеется. Кажется, Боунс приобрел себе новую рабыню сразу после… – Кейн не договорил. Впрочем, договаривать и не требовалось. Мы и так понимали друг друга с полуслова. – Она американка.

– И что с того?

Мне было плевать, кто там стал очередной жертвой Боунса. Дай бог ей быстрой и безболезненной смерти!

– Наш человек из его команды рассказал, что он привозил ее на свою фабрику в Северной Италии.

Я отставил чашку:

– Он что, устроил ей экскурсию?

Кейн кивнул:

– Ага. Говорят, он застрелил одного из сотрудников, которому стало плохо. Чисто показал понты. – Кейн хмыкнул и еще раз пробежал глазами листок. – Но вот что самое интересное. В эту субботу он идет в оперу. Угадай, кто будет с ним?

Да и так было все понятно. У Боунса всегда были сексуальные рабыни. Но он не выпускал их из дома, дабы те не стали свидетелями его развлечений. Он творил с ними что хотел, а потом выбрасывал, словно мусор. Он никогда не показывался с ними на публике, держа их вместо собак.

Но значит, эта не из той породы.

– И что ты думаешь?

– Пока ничего, – отозвался Кейн. – Впрочем, мне кажется, что он к ней неравнодушен. – Я уже это понял. – Но ты ни за что не догадаешься, сколько он за нее заплатил.

Обычно цена не превышала миллиона.

– Ну, полтора.

Кейн снова заглянул в свою бумажку и ухмыльнулся:

– Три.

Я собирался отпить из чашки, но рука сама остановилась. Я даже перестал слышать аромат кофе. В ушах звучал лишь голос моего брата.

– Три миллиона долларов?

Кейн снова кивнул:

– Да, он выложил за нее трешку.

Никогда мне еще не приходилось так удивляться. Три лимона баксов за рабыню? Да зачем тратить такие деньги за то, что сдохнет через пару-тройку лет?

– Говорят, она очень даже.

– Очень даже?

– Именно. Она великолепна. Прямо богиня. Нечто не от мира сего. Один из моих людей сказал, что еще никогда не видел такой красивой женщины. Представь: длинные каштановые волосы, голубые глаза, а ноги… – Кейн присвистнул. – Ноги, как говорится, от ушей! Я должен ее увидеть!

Ну что ж. Красавицы приходят и уходят. И у меня были такие. Я трахал таких… Но заплатить три миллиона за женщину? Да, меня трудно чем-то впечатлить и еще труднее соблазнить. Мое сердце давно превратилось в камень и билось только для того, чтобы гонять кровь по жилам. Даже в самых тяжелых случаях я оставался хладнокровным. Понятия «любовь» для меня не существовало. Да и секс особо не привлекал. Мною владела лишь страсть к разрушению.

– Ну, не знаю. Туфта, наверное.

– Но он-то что-то нашел в ней, – сказал Кейн. – Даже такой богач, как Боунс, не будет понапрасну швырять деньгами. Если он потратил три миллиона, то знал ради чего.

– Ну, на вкус и на цвет…

Впрочем, мнение Боунса насчет женщины меня не интересовало. Да и мнение брата тоже. Мы с ним были обозлены, но по-разному. И если он считал эту женщину чего-то стоящей, то не факт, что я должен был с ним соглашаться.

– Думаю, имеет смысл посмотреть на нее.

Меня раздражала тяга брата к красивым женщинам. Он думал в большей степени не головой, а головкой. Я же больше всего ценил уединение и оберегал его, словно сокровищницу с золотом. В моей жизни не было места ни чувствам, ни привязанности. Стоило мне обратить на кого-нибудь внимание, как его сразу же убивали. Так что наплевать, хороша новая «подружка» Боунса или же страшна как смертный грех.

– Вот меньше всего мне интересно пялиться на эту бабу, – сказал я брату.

– Я хочу понаблюдать за обоими, – отозвался Кейн. – Нужно видеть, как он к ней относится. Тогда и выводы будем делать.

А что, идея, в принципе, неплохая. Если эта женщина всего лишь очередная рабыня, то он вряд ли будет таскать ее с собой. Интересно, неужели Боунс посадит ее рядом как равную? Или же она простоит около своего хозяина на коленях, демонстрируя покорность? Или будет весь вечер подносить ему напитки? Зачем она ему, когда у него и так не счесть служанок? Чертовы вопросы сыпались как из рога изобилия.

– Где у них места?

– Левый балкон, – сказал брат, заглядывая в свой листок. – Место уединенное, но так даже лучше.

– Он заказывал билеты под псевдонимом?

– Есс-но…

– Значит, он будет уверен, что мы туда не заявимся.

Конечно, можно было бы послать в театр кого-нибудь из наших людей, но для нас с братом это было дело принципа. Мы должны видеть его своими глазами. Мы должны видеть все. Ибо только мы можем сделать правильные выводы.

– Конечно же уверен. Этот гондон и не догадается…

– Сегодня мы идем в оперу. – С этими словами Боунс открыл шкаф и показал великолепнейшее платье, которое мне предстояло надеть вечером. – Отправимся сразу после обеда. Дают мою любимую вещь.

Значит, я снова выйду из этого дома.

Я не могла поверить своему счастью.

О, как же мне надоели этот скучный особняк, эти бесцветные обои на стенах, это убожество! Как меня достало ходить босой по колючему, жесткому, дешевому ковру! А теперь я увижу других людей, я буду слушать, как они говорят по-итальянски, на одном из самых красивых языков в мире. И быть может, мне удастся сообщить кому-нибудь о моем похищении. Есть шанс, что я смогу попросить о помощи. Ведь должна же быть там полиция?

– Я никогда не бывала в опере.

– О, тебе понравится. Это великолепно.