Шепчущий мрак - Филлис Уитни Страница 20

Когда она вот так держала голову, упрямо вскинув подбородок, то выглядела гораздо выше ростом. Критики рассуждали о ее власти над публикой. Мне было ясно, что они под этим подразумевали. Лора Уорт, находясь даже не на сцене, а просто в комнате, умела покорить любую аудиторию, пусть состоявшую всего из одного зрителя, и к тому же недоброжелательного, затаившего обиду. Эта женщина неизменно становилась центром внимания. Сейчас она стояла на балконе спиной ко мне, облокотившись на деревянные перила. Она смотрела на города, а я на нее. Это был момент драматический, и мне кажется, она наслаждалась им. Уже много лет ей не случалось играть роль Лоры Уорт, знаменитой киноактрисы…

Я тихо зааплодировала, не без злобного умысла, стараясь снять ее с высокого пьедестала, куда она взобралась.

Она вздрогнула, оторвалась от созерцания городских красок и вернулась в комнату. Можно было только позавидовать грации и артистизму се движений,

— Вы прекрасно подготовились, к интервью, мисс Томас. Прочитали книги Виктора Холлинза, посмотрели мои фильмы. Вы всякий раз проводите такие исследования, когда берете интервью? Стараетесь для всех?

Я улыбнулась:

— Нет, не для всех Только для вас.

Решающий момент наступил. Я больше не могла его оттягивать. Взяв сумочку, которая лежала возле стула, я открыла ее и вытащила пресс-папье.

— У меня есть кое-что для вас, — сказала я, поднимаясь, чтобы отдать ей подарок.

Она протянула руку, и я заметила вены, вздувшиеся на тыльной стороне ладони, испещренной коричневыми пятнами. Можно отрицать возраст, скрывать его, пользуясь всевозможными способами, но руки выдают нас. Руки Лоры Уорт выглядели старше ее самой, старше ее пятидесяти восьми лет. Затем она взяла у меня небольшой пакет.

Бумага легко соскользнула, обнажив стеклянный увесистый предмет, который Лора подняла к свету. Крошечные яркие цветочки весело затрепетали в потоке солнечных лучей, проникающих через балконные двери.

— Где вы это достали? — тихо спросила она. Властного тона как не бывала. Голос была слабый, дрожащий.

- У Виктора Холлинза. Перед смертью он написал письмо, в котором просил меня отвезти это вам. Он мой отец. Меня зовут не Мэри Томас. Мое имя Ли Холлинз.

У нее был такой вид, словно она вот-вот лишится чувств. Меня испугала ее бледность. Но когда я рванулась, чтобы поддержать ее, она прошла мимо меня и опустилась в шезлонг. На этот раз она не откинулась назад и не опустила веки. Уставив на меня немигающий взгляд, Лора машинально перекладывала пресс-папье из одной ладони в другую, туда и обратно.

— Ты совсем не похожа на меня, — сказала она наконец. — И на Виктора тоже. — Она говорила спокойно и бесстрастно. Момент слабости миновал, краска вернулась на ее лицо.

Вот уж чего я меньше всего ожидала, так это того, что мы будем обсуждать мою внешность.

— Я похожа на саму себя, — отпарировала я. — И довольствуюсь этим.

Она смерила меня взглядом. Меня внезапно залихорадило. Еще чего не хватало — стоять перед ней вот так, чтобы тебя оценивали, находили какие-то изъяны в твоей внешности…

— Почему ты сразу не сказала мне правды? — спросила Лора.

— Я сказала доктору Флетчеру, кто я такая, когда видела его вчера. Он не позволил мне встречаться с тобой, не хотел волновать тебя. Тогда мне пришлось искать какой-то другой путь. Отец оставил мне письмо для Гуннара Торесена, и я обратилась к нему. Он поговорил с мисс Варос. В результате наша встреча состоялась. Ирена и Гуннар считали, что лучше не сразу называть свое настоящее имя. Гуннар полагал, что для тебя было бы полезно встретиться с кем-нибудь, кто интересуется твоими фильмами, твоей карьерой в кино. Если бы ты с самого начала знала, кто я такая, то могла бы отказаться увидеться со мной.

— Много на себя берет этот молодой человек! Ну ничего. Я еще с ним поговорю!

Я бросилась защищать Гуннара:

— Но он знает, что я хочу написать о тебе. Это желание искреннее. И кстати, он велел мне сказать правду как можно скорее. Но я играла не совсем честно.

— Сколько тебе лет?

Я растерянно захлопала глазами:

— Двадцать три.

Она сделала легкую гримасу:

— Дата твоего рождения — не та, о которой хочется помнить. Она выдает мой возраст.

Что-то сдавило мне горло. Ей не хочется помнить дату моего рождения! Странно, что я так хорошо знаю, когда она родилась!

— Могу и уехать отсюда, — с вызовом сказала я. — И ты сможешь забыть обо мне. В твоей заботе я не нуждаюсь. Все, что от тебя зависело, ты уже сделала.

Гнев душил меня, иначе я не сказала бы ей всего этого. Однако я сознавала, что слова бесполезны. Любые обвинения или упреки эта женщина Воспримет хладнокровно и даже бровью не шевельнет. О Викторе она хотя бы помнила. Не случайно она так внезапно побледнела. Но я для нее ровно ничего не значила. Всего-навсего дочь Виктора, ну и что?

— Если ты действительно моя дочь, то ты не трусиха, — заметила она.

И снова я удивилась. Что она имела в виду, я так и не поняла, но ответила с негодованием:

— Я не считаю себя трусихой, хотя это не имеет значения. Кто струсил, как это ты. Ты струсила, по меньшей мере, трижды. Когда не вышла замуж за Виктора, когда отказалась от меня и когда отказалась от кино, перестала сниматься.

Несколько секунд она смотрела на меня остановившимися, какими-то сонными глазами. Это был взгляд, который я видела на экране, и в нем таилось предостережение. Низкий, хрипловатый голос звучал почти ласково, но слова были насмешливы.

— Какая же ты глупенькая! Во всех трех случаях от меня потребовалось самое большое мужество. Но это не важно. Так ты не считаешь себя трусихой?

— Не считаю, — угрюмо подтвердила я.

— Тогда почему ты заявляешь, что не останешься, здесь? Ты приехала за интервью, не так ли? Почему бы тебе не довести дело до конца? Ты что, боишься меня теперь, когда мне известно, кто ты?

Я смотрела на нее во все глаза.

— Что ты хочешь, сказать? Ты не против, того, чтобы я задавала тебе вопросы?

— Почему бы и нет? Меня интервьюирует собственная дочь — ситуация напоминает какую-то сцену в одной из книг Виктора! Разница в том, что Виктор сентиментален, а во мне нет ни капли сентиментальности. Когда я играю роль, я способна на страстные чувства, но в реальной жизни я давно распрощалась с эмоциями. И если ты ждешь трогательной сиены воссоединения семьи, то я тебя разочарую.

— Я тоже не сентиментальна, — отозвалась я, пытаясь сохранить хладнокровие, но голос мой предательски дрогнул. Она пробила мою защитную броню, уязвив меня гораздо больше, чем я ее. — Если ты разрешишь мне остаться и взять у тебя интервью, я так и сделаю.

Наклонившись, Лора бережно поставила пресс-папье на кофейный столик. Затем, все еще усмехаясь, протянула мне руку