Охотница - Сисела Линдблум Страница 21

Да что ты об этом знаешь? Жанетт сама удивлена, с каким спокойствием задала себе этот вопрос.

И в эту же секунду она ощутила, как она одинока. С того самого момента, как началась вся эта история, хотя нет, точнее, с тех пор, как она нашла этот проклятый камень. Теперь, даже если Сандра скажет ей, что все только игра воображения, ей это не поможет. А Сандра конечно же именно так и скажет. И это не поможет. – “Потому что Сандра не переживала то, что пережила я”. Снова и снова Жанетт называет ту гадалку ведьмой, чокнутой старой каргой, но в память намертво врезался шок, который она испытала, когда поняла, что предсказания гадалки сбываются. И это даже страшнее, чем потерять Юнаса.

– Наверно, я схожу с ума, – говорит Жанетт, – похоже на то.

– Ну-ну, – успокаивает ее Сандра, – у каждого бывают такие моменты.

* * *

Через неделю после спорного аукциона моя бабушка села в только что купленный темно-зеленый “вольво”, точно такой же был у деда, в котором он утонул. У бабушки было свое представление о том, что́ надо делать, чтобы начать жизнь сначала. Она поехала в Стокгольм.

Кроме подержанной машины бабушке удалось через одного парня, который работал на грузовом судне, заполучить малоформатный вагончик-прицеп, белый домик на колесах. Он ей достался совсем по дешевке, но там было все что нужно: крошечная кухня, обеденный стол на двоих, спальные места. Ребята в порту помогли ей все отладить, но ей было в новинку водить машину с прицепом, тем более с целым домиком, хоть и на колесах. В общем, эта поездка стала для бабушки настоящим приключением.

В Гетеборге моя тетя Эллен помахала дрожащей рукой вслед своей маме. Тогда после аукциона последовала неделя слез и уговоров, по телефону бабушку отговаривал папа, а на самом месте преступления, то есть на уже проданной вилле, – Эллен. А потом буря улеглась, и в то серое утро в порту Эллен стояла вместе с парнями, которые так помогли моей бабушке, пусть даже и в бытовых мелочах. Вид у тети Эллен был крайне измученный, возможно, она даже рада была, что бабушка наконец отправилась в путь.

А в Стокгольме мой отец, чертыхаясь, обзванивал кемпинги. “Только на время”, – помню, говорил он, видимо не сомневаясь в том, что бабушку надо при первой же возможности упрятать в какой-нибудь дом для сбрендивших старых мамаш.

“Мамаша в кемпинге в Энгбю, где не работает электричество, где надо на себе таскать воду, ей оставаться там нельзя… когда зимой похолодает, она приедет жить сюда. А попробуй ее спроси: “Мамуля, не хочешь ли ты найти небольшую квартирку?” – “Нет, я ведь живу в вагончике”, – ответит она”.

Но позже бабушка все мне объяснила.

“Тяжелое это было время, ничего не хотелось. Только одна мысль грела: вот бы поехать на машине с прицепом в Стокгольм. Катить по шоссе и смотреть в огромное зеркало заднего вида, все ли там в порядке. Я ведь никогда раньше не совершала таких ответственных поездок. Я очень страдала, Тереза, словами этого не выразишь. Есть две категории людей, открыла я тогда для себя. Те, кто сам пережил горе и может меня понять. И те, которым такого пережить не выпадало. Те, кто из первой категории, стремились поделиться своими переживаниями, и, таким образом, моя скорбь удваивалась. Те же, кого судьба уберегла от утрат, хотели понять, что я чувствую, а мне хотелось дать им в глаз, чтобы не приставали.

Целый год я ходила сама не своя, работала, и все вроде бы как раньше, общалась со своими замечательными друзьями. А потом однажды, это было в марте, вышла во время обеденного перерыва купить бутерброд и увидела вагончик. Он стоял прямо за нашим административным зданием, кругленький, беленький, а на дверях красовалась надпись: ПРОДАЕТСЯ! И знаешь, Тереза, день был такой, начало весны. Щебень мокрый от растаявшего снега, солнце светит. И я почувствовала, как меня кольнуло желание заполучить этот вагончик”.

“Если человеку приспичило уехать, тут и гадать нечего, что это его вдруг потянуло в дорогу. Если постоянно тянет куда-то, значит, есть что-то, о чем тебе не хочется думать. А если никуда не тянет, значит, ты постоянно думаешь о чем-то для тебя важном. Я всегда думала об Акселе и детях и прожила на одном месте тридцать лет”.

* * *

Итак, той весной бабушка покинула постоянное место жительства, а именно Гетеборг, где жила Эллен, и поехала на другое, а именно в Стокгольм, к папе. В тот весенний день она, никогда прежде не водившая машину с прицепом и вообще очень редко выезжавшая на крупные автострады, устремилась навстречу неизвестности, взяв свою жизнь в собственные руки. Мне тогда было лет шесть. Так что про всю эту эпопею с переездом я слышала от других.

Мои собственные воспоминания начинаются с более позднего периода, а именно с поездки на метро в Шерхольмен, куда я отправилась одна, по собственной инициативе, навестить бабушку, которая жила в кемпинге в Варберге. Я знала, что у меня есть бабушка, которая живет в вагончике. А офис в порту, дедушка, дом в Гетеборге и сам Гетеборг – это лишь рассказанные кем-то сказки.

Бабушка сидит в вагончике у крошечного обеденного стола, мне девять лет, я сижу напротив. Уже вечер, я остаюсь у бабушки ночевать, вероятно, именно в тот вечер, пока меня не было, у родителей произошла та ссора. Но мы еще живем все вместе на улице Каммакарегатан.

Бабушка пишет объявление, обсуждает со мной варианты.

“Предскажу судьбу и недорого возьму? Нет, очень уж меркантильно… Предсказываю ваше будущее… а как быть с номером телефона? У меня же нет телефона, если кто-то захочет записаться заранее”.

“Тогда напиши адрес, – говорю я, – и добавь, что заранее записаться нельзя”.

“Напишу адрес, но, что заранее записаться нельзя, не буду, получится слишком длинно. В объявлении должен быть номер телефона, а иначе что это за объявление”.

“Тогда напиши наш домашний, – предлагаю я, хотя в глубине души этого побаиваюсь. – А мы объясним, что надо просто приехать сюда”.

“Нет, – бабушка вдруг смеется, – ну и глупышка же ты, Тереза. Представляю, как разозлится Лассе, если вам домой начнут названивать”.

Помню, какое я испытала облегчение, когда она так сказала, я ведь тоже подумала, что папа будет сердиться, а я не хотела, чтобы он сердился.

Бабушка встает из-за стола, надо поставить воду для чая. Как здорово сидеть в вагончике и смотреть в крошечное окошко. Коричневые с оранжевым занавески пятидесятых годов, такого же цвета пряники, поэтому можно легко представить, что ты в ведьмином пряничном домике, а я была еще так мала, что мне нравилось воображать себе такое.

“Да, наверно, наш номер писать не стоит”, – соглашаюсь я.

“Лучше уж рабочий телефон Лассе. Ему будет проще отвечать на звонки в рабочее время. Ты говорила ему, что я собираюсь стать предсказательницей?”

Годы, когда бабушка жила в вагончике, запомнились мне как очень счастливые. Став подростком – период, когда все воспринимается очень болезненно, – я должна была бы стыдиться ее. Но этого никогда не было, я всегда только гордилась. А папа, наоборот, все время будто бы оставался подростком, стыдился бабушки, считал, что у нее не все дома. Ему стало гораздо спокойнее, когда она наконец подыскала себе квартиру в Бредэнге.