Колыбельная для Варежки - Евгения Кайдалова Страница 21

И получила достойное вознаграждение. Она не пыталась шагнуть за пределы реальности, отдав за это саму себя…

С головой уйдя в раздумья, Варя неожиданно вновь увидела себя на поверхности жизни.

Она стояла на крыше Нотр-Дама лицом к лицу с перистыми облаками над Сеной, в то время как ручейки туристов суетливо струились за ее спиной. Сперва она не могла понять, что вдруг выдернуло ее на поверхность, а потом услышала свое имя. Она уже так давно не слышала это смешливо-уменьшительное сочетание звуков, что даже не поняла, произнесли ли их в действительности, или к ней снова долетел голос прошлого:

— Варежка!

«Нет, — твердо сказала себе Варя, — такого не бывает!» И с ужасом поверила, что это правда. Даже в самых слезливых романах и самом наивном кино режиссеры не сводят героев в таких местах; это ничтоже сумняшеся делает жизнь.

— Даже не обернешься? На что ты так засмотрелась?

Голос раздавался сзади и был настолько близок, что Варе показалось, будто она ощущает на затылке дыхание говорящего.

"Я вижу тебя, куда бы я ни смотрела, нужно ли поворачивать для этого голову? Я вижу сразу все: хастл, театр, яхт-клуб, блинную на улице Герцена, записки на лекциях и споры с Наилей на Большом сачке. Я вижу поцелуи в лифтовом холле, поцелуи на лестнице в башне, поцелуи с половником в руке.

Я вижу лекции и семинары, зачеты и экзамены — все, что прошло в моей жизни под знаком тебя. Вижу и понимаю, что я не могу к этому всему вернуться!"

Варя ждала, оцепенев от напряжения. Сейчас, по всем законам жанра, петух должен был пропеть в третий раз. Только тогда она найдет в себе силы окончательно лишиться Тимура.

Он тронул ее за плечо. Варя как-то разом обмякла и начала медленно поворачиваться.

Сейчас она встретится со своей любовью и юностью лицом к лицу. Сейчас она поднимет к нему руки и позволит себя обнять.

Потому что перед ней будет Тимур, а Тимур когда-то полюбил ее. Вновь они встанут на самом краю Вечности и без оглядки шагнут ей навстречу. Пусть жизнь идет своим чередом; они приотстанут; что толку гнаться за бренным каждую секунду? К чему они прошли, эти семь ненужных лет? И сколько нужно пропустить еще до сладкого полета в иной мир, в лучший мир, в мир по ту сторону жизни?

Сейчас она обнимет его так, чтоб никогда уже не отпустить. На них будут смотреть окаменевшие туристы и каменные химеры, даже каменная роза на фасаде Нотр-Дама — на то, как они с Тимуром падают в любовь.

Они полетят, то замирая, чтобы прислушаться к своей испанской колыбельной, то взмывая к небу с хлопьями снега, но продолжая падать и падать в прекраснейшую бездну.

Падать бесконечно, даже если кому-то и покажется, что они уже лежат на заляпанной кровью брусчатке, а подошедшие санитары безнадежно машут руками. И вокруг будет музыка, музыка! Одна-единственная «Песнь Песней» на все времена…

В рощах пальмы шелестят,

Дикий и свободный сад,

Жить бы здесь века подряд,

Остров прекрасный…

И, прижавшись к нему всем телом сразу — от губ до кончиков туфель, — она ощутила удивительные слабость и покой. Несмотря на отрывистый танцевальный ритм, эта вновь зазвучавшая мелодия навевала такую полную безмятежность, что Варе казалось, будто кто-то отнес ее на руках обратно в прошлое, прямо в ничем не замутненный и не отравленный миг их первой встречи. Все еще настолько чисто, настолько сказочно… С того обрыва, на краю которого они взволнованно замерли, видны разлохмаченные верхушки пальм, уходящие в море желтые отмели и круто выгнутые спины взлетающих между волн дельфинов. А упругий теплый ветер так и зовет довериться ему и не бояться потерять под ногами землю. Лишь один дерзкий шаг вопреки остановившемуся от страха сердцу — и они легко соскользнут по тугим и гладким струям тропического бриза прямо на мягкую зеленую подушку далеко внизу…

Закатный солнца шар,

Гитары звонкой трель,

Звеня в ушах, слепя глаза,

Качают колыбель…

Варя вслепую нащупала его руку и поднесла к своей щеке. Он гладил ее с такой нежностью, которой она не могла припомнить в их прошлой жизни. Словно райский сад, куда они оба сейчас попадут, не принимал в их душах ничего жесткого, озлобленного, сиюминутного, оставляя одно бесконечное ласковое снисхождение к любимому человеку.

И верная любви мелодия не отступала — круто вздымалась и с шумом обрушивалась, словно бесконечный морской прибой.

Солнцем обласканы там небеса…

Валентин высвободился из рук жены с сожалением, недоумением и некоторым страхом. Ее порыв был настолько же волнующим, насколько неожиданным, но они едва не потеряли равновесие, качнувшись в сторону земли, а это было опасно при низкой балюстраде. Он отступил и пристально вгляделся в ее лицо, словно не веря, что увидит ту же самую женщину. Черты оставались прежними. Однако лицо изменилось так, как если бы на одном и том же пейзаже вместо весело сверкающего льда он вдруг увидел взметнувшиеся волны. А в глазах, когда они открылись, и вовсе стояла дымка, та, что отрывается от воды с началом рассвета. Чуть погодя глаза стали ясными, но в них появилось такое странное выражение, что Валентин не знал, как на него ответить. И не ответить на случившееся он не мог — ведь там, где только что гуляли волны, вдруг открылось морское дно, каким оно бывает во время отлива, когда вся жизнь уходит вместе с водой, а забытая стихией рыба задыхается и жадно открывает рот, еще не зная, что ей не хватит всего воздуха на свете.

Варя избавила его от необходимости отвечать — она опустила глаза. Губы медленно превращались в странно искажающую лицо, похожую на шрам усмешку.

Валентин тоже отвел взгляд. Не зная, куда приткнуть его, он посмотрел на счетчик кадров в фотоаппарате.

— Кажется, пленка закончилась, — сказал он глухо. — Пойдем?