Охота на последнего дикого мужчину - Анхела Валвей Страница 21

Я рассказываю Бренди о семействе Амайа и о яростном Антонио, чей заряд агрессии ощущается на расстоянии.

– Как жаль, что Виктор не трахал Лолес Амайа, жену Антонио Амайа, – коварно улыбаюсь я, – тогда бы мы послали Антонио копию пленки, и он сам убил бы Виктора, оторвал бы ему голову и показал, как обманывать Гадор.

– Да, а заодно, конечно, убил бы и свою бедную жену, – отвечает Бренди, оценив эту идею и догадываясь, какой она может причинить вред третьим лицам. – Его жена невиновна. Мы не станем впутывать тех, кто не имеет к этому отношения.

– Жена Антонио сыта по горло своим мужем. Они дерутся и могут даже убить друг друга. – Я пристально смотрю в пол.

– Не обязательно быть цыганом, чтобы бить свою жену, – убеждает меня Бренди, которая, как и мой шеф, научилась политкорректности на работе, хотя, если говорить о моем начальнике, не только работа способствовала его политической гибкости. – Если хочешь знать, моему боссу пришлось восстанавливать челюсть жене одного импресарио. После четырех операций в травматологии, где ей старались вернуть кости на место, потребовалась еще и пластика. Муж буквально разбил ее о бортик бассейна. Ей было тридцать лет. Судя по фотографиям, которые мы видели, до того как женщину изуродовали, она была так красива, что все оборачивались ей вслед. Но благодаря супругу ее лицо напоминает теперь блюдо с прокисшим фуагра. [10]Еще немного, и он бы ее убил. – Она пожимает плечами, целует собаку, которая прикрывает от удовольствия глаза. – Забудь об этом, милая. Я не хочу навлечь гнев мужа на бедную женщину.

– Скажем, не такую уж бедную.

– Нет? – Она смотрит на меня с ужасом, и ее глаза расширяются так же, как у любовницы Виктора.

– Не совсем. Я уже говорила, что она его поколачивает. Хотя он, конечно, тоже не остается в долгу, и обычно у них ничья. Мне рассказал его брат, Амадор. Они достойная пара. В любом случае это только совпадение.

– Черт, черт, черт… – вздыхает Бренди. – Что за жизнь, верно? – Немного подумав, она добавляет: – Тогда, если они в равном положении, пожалуй, нам стоит отпечатать один снимок с пленки и отправить ее пылкому мужу. Я могу попросить ординатора нашей клиники отнести фотографию. Только чтобы немного досадить Виктору, да? В будущем он будет морщиться каждый раз, как вытащит свой член.

Я сплю уже долго, и хотя моя шея стала затекать и болеть, мне снится один из тех снов, которые делают меня счастливее, чем самые лучшие моменты моей жизни.

Бриллианты находятся в безопасности, в каком-то неопределенном месте, которое я все же точно знаю. Они начинают множиться, увеличиваясь в числе, как армия блестящих крыс.

Я нахожусь на северо-востоке Бразилии, сегодня Страстная пятница. Моя бабушка тоже со мной, но когда ей все надоедает, она открывает дверь белой комнаты и небрежно мне объявляет, что отправляется на кухню нашего дома – достаточно просто открыть и закрыть дверь. Благодаря чудесам, возможным во сне, она пересекает океан и попадает на другой континент, чтобы поужинать с моей матерью и сестрами, а может, и провести ночь под одной крышей с ними.

А пока она гуляет, я остаюсь в Бразилии. Я наблюдаю за соломенным Иудой на площадях маленького городка, полного цветов и веселого шума, слушаю трубадуров, сообщающих о новостях песнями и аккомпанирующих себе на тамбуринах. Я влюбляюсь в местного пастуха, у которого такое же лицо, тело и горячий, глубокий голос, как у Амадора, но, конечно, речь идет совсем не об Амадоре.

Пастух велит мне раздвинуть ноги, потому что хочет доставить мне удовольствие, и я послушно выполняю его приказания, не противясь, хотя и знаю, что он собирается зубами стянуть с меня трусы. На самом деле я именно этого и желаю, и мне очень приятно осознавать, что я наконец нашла страну, где общение с людьми является не тяжкой общественной обязанностью, а приятной возможностью получше узнать друг друга. Когда бразильский пастух с лицом Амадора склоняется к моим ногам, я чувствую, что мое тело покрывается горячей и влажной испариной, а в области таза возникает покалывание, которое поднимается выше, к груди. Тогда он мне говорит:

– Я рожаю. – И эта фраза снижает мое возбуждение, преобразуя его в безграничную ярость. Кто-то хватает меня за плечо, как раз когда я собираюсь дать пощечину улыбающемуся пастуху, который уже не похож на Амадора: его лицо превратилось в нечто неясное, без определенных черт, без рта, чтобы целовать, без глаз, чтобы смотреть, без носа, чтобы нюхать. Только какие-то призрачные разводы, которые мне хочется растоптать и развеять по ветру.

Я открываю глаза, но пока могу только различить ржаво-оранжевый свет и неясную серую фигуру, которая трясет меня с непонятными намерениями.

– Что, что?

– Я рожаю, Кандела. Рожаю.

– Но… дай мне поспать! – приказываю я довольно сердито. – Что тебе нужно?

– Уже. Понимаешь, Кандела? Проснись и помоги мне!

Мне наконец удается разглядеть лицо моей сестры Гадор среди обманчивых теней, которые создает ночная лампа в моей комнате. На ее щеках появились симпатичные ямочки, как будто ее что-то рассмешило, и она едва сдерживается, хотя на самом деле это не улыбка, а гримаса боли, потому что Гадор корчится от все усиливающихся схваток.

– Воды отошли.

– Ничего… – успокаиваю я ее, – ты просто пописала. Ты почти все ночи проводишь в туалете. – Я останавливаюсь, потому что плохо понимаю, что говорю. – Ты перепугала. Ладно, теперь тебе лучше заснуть.

– Я не писала, у меня отошли воды! Разве от меня пахнет мочой?

Она хватает мою голову и насильно притягивает к своей ночной рубашке; мой нос упирается в ее вздутый живот.

– Нет, не пахнет. – Мне хочется снова уснуть, вернуть лицо Амадора-пастуха и продлить сон, начав с того места, где мы остановились, как раз когда мы стали ближе узнавать друг друга.

– Кандела!

– Но у тебя еще целый месяц! Успокойся и возвращайся в постель.

– Месяц? Ты хочешь, чтобы я ждала целый месяц? – Гадор приходит в ярость и издает крик боли. Ты… Ладно, можешь спать. Спасибо за помощь, эгоистка!

Ее стоны окончательно лишают меня сна, и я с трудом отрываюсь от кровати.

– Гадор, Гадор, подожди! Ты рожаешь?

– А ты что решила, дура?

– Слушай, не злись, это не я бросила тебя беременной.

– А! Будь проклята мать, родившая этого козла! – стонет она, задыхаясь под грузом массивной полусферы, в которую превратился ее живот. – Мне бы хотелось, чтобы он был здесь, чтобы он был на сносях и должен был вот-вот родить… Но… Ай! Но еще больше мне бы хотелось, чтобы этот мерзавец обрюхатил своих шлюх, которые стали такими жирными еще до того, как получили право голосовать, и чтобы им пришлось произвести на свет… Ай! Ух!