Семь солнечных дней - Крис Манби Страница 21

Но было кое-что и похуже ужина: шоу в стиле семидесятых и, естественно, костюмы семидесятых годов. В выцветших джинсах-клеш и распахнутой замшевой жилетке Жиль был похож на секс-машину. Хотя, по правде говоря, с завистью думал Аксель, Жиль был бы секс-машиной, нарядись он хоть в саван. «Гоу-гоу герлз» тоже выглядели весьма миловидно в разноцветных струящихся блузах и с крупными цветами в волосах. Но Акселю не так повезло – ведь в этом сезоне он последним прибыл на генеральную репетицию. Лучшие костюмы уже разобрали, и Акселю приходилось каждую среду щеголять в коричневом нейлоновом костюме, который кто-то отыскал в одном из лучших магазинов мужской одежды Бодрума.

На шоу в среду вечером аниматоры пели под фонограмму хиты семидесятых. Жиль десять минут обнимал за талию инструкторшу по аэробике – они изображали Бенни и Агнету из «Аббы». Но Акселю не пришлось бормотать слова любви косой администраторше Клер. Оглядев пеструю команду, с которой придется работать в этот сезон, Мелоди, хореограф, принялась восторженно прыгать на месте: она придумала Акселю идеальную роль.

– Ты – вылитый он.

– Кто? – изумился Аксель.

– Джим Моррисон из группы «Дорз»? – саркастически предложил кто-то из угла комнаты.

– Саймон и Гарфанкель, – объявила Мелоди. – Не коротышка, а тот, второй, Гарфанкель. Точно, Аксель, ты вылитый он. Такой тощий. И с залысинами.

И вот теперь каждый вечер в среду Аксель выходил на сцену и открывал рот под фонограмму «Моста над бурной рекой», обнявшись с турецким парнем, работавшим на кухне. Турецкий парень был единственным коротышкой во всем отеле и более-менее сходил за Пола Саймона. Аниматоры держали на ветру зажигалки и покачивались в такт музыке.

Акселю хотелось рыдать.

Мелоди и не догадывалась, что для Акселя Раданна песня Саймона и Гарфанкеля имела особое значение. Она не догадывалась, что именно эта песня играла в кафе в тот день, когда они с Натали полюбили друг друга.

Натали. Закрыв глаза, он видел ее такой, какой повстречал в первый раз. Она шла по улице Сен-Жермен недалеко от университета Сорбонны, и тусклое осеннее солнце играло в ее волосах красно-золотыми бликами. В зеленой мини-юбке от Агнес Би, плотных черных колготах, в которых ее ноги казались бесконечными, и замшевых черных сапогах до колен. Вокруг шеи был повязан забавный полосатый шарф по тогдашней моде. И она улыбалась Акселю. Это было прекрасно. Позднее он узнает, что она просто плоховато видела сквозь свои сексуальные кругленькие очки.

Но разве можно было сокрушаться, что она приняла его за кого-то другого? Ведь именно эта ошибка свела их вместе в тот день! Обнаружив, что Аксель вовсе не ее приятель, Натали, будучи вежливой, извинилась за то, что ввела его в заблуждение своей улыбкой. И извиняясь, заметила, что у них с Акселем одинаковые учебники по биологии. Значит, они ходят на одни и те же занятия медицинского факультета Парижского университета, куда Аксель недавно поступил.

Натали никак не могла разобраться с работой эндокринной системы. Аксель предложил помочь. Она ответила, что не стоит так утруждаться. Наверное, он занят. Он ответил, что ему совсем не трудно. Она сказала, что просто поразительно, как это они раньше не встретились: она уже думала, что добрых людей не бывает. Когда он сможет с ней позаниматься?

Может, прямо сейчас?

Аксель, который в жизни был на свидании всего один раз (с непроходимо тупой племянницей сотрудницы его матери), не мог поверить, что ему так повезло. Он думал провести тот вечер, переписывая конспект утренней лекции, а вместо этого просидел в кафе, куда раньше стеснялся приходить, так как там бывали только самые модные студенты. Когда они вошли, заиграла песня – «Мост над бурной рекой».

Двое парней поздоровались с Натали по имени. Она вела Акселя сквозь прокуренный сумрак к своему любимому столику в глубине помещения. Раньше Акселю никогда никто не завидовал, но сейчас эти двое парней явно испытывали к нему недобрые чувства. Натали была идеалом, который Аксель уже отчаялся найти – красива, умна и явно неравнодушна к нему.

Она заказала две чашки черного кофе. Он всегда пил кофе с молоком, но постеснялся признаться. Пока он изучал непонятные ей вопросы, она предложила ему сигарету. Он не курил, но решил, что самое время научиться. Если Натали и догадалась, что до этого он никогда не держал во рту сигареты, то промолчала. И не посмотрела на него с удивлением, когда он, как хомяк, набрал полные щеки дыма, боясь пустить его в легкие, и выпустил, словно дельфин фонтанчик воды, не в силах удерживать дольше.

А потом, словно почувствовав, что призрак мертвого поэта стоит за его спиной, Аксель раскрыл рот и произнес первую строку стихотворения Бодлера – прежде чем от робости у него отнялся язык.

– О toison, moutonnant, jusqu'a… [9]

Натали опустила ручку и уставилась на него.

– Почему ты это сказал? – спросила она.

– Потому что у тебя очень красивые волосы, – выпалил он. – Прости. Просто они напомнили мне стихотворение «La Chevelure»… [10]

– Я знаю это стихотворение. Это Бодлер. Ты процитировал мне Бодлера! А я как раз сидела и думала, как же ты на него похож. Невероятно. Студент-медик, который разбирается в поэзии и к тому же похож на моего любимого поэта.

Никогда в жизни Аксель не был так рад, что его сравнивают с сифилитиком из девятнадцатого века.

Потянувшись через стол, Натали взяла его за руки и засмеялась:

– Аксель Раданн. Вдруг ты и есть мужчина моей мечты?

Они впервые поцеловались на могиле Бодлера на кладбище Монпарнаса. Аксель был уверен, что его герою это бы понравилось. Идеально романтичный момент, положивший начало идеально романтичным шести неделям. Когда спустя три дня после того первого поцелуя в его маленькой каморке на чердаке Натали лишила его девственности, ему показалось, что крылья летучей мыши, украшающие могилу его готического героя, вознесут его на небеса.

– Я люблю тебя, – прошептал он, когда Натали опустила голову ему на грудь.

– Мы никогда не расстанемся, Аксель, – ответила она. – Клянусь тебе.

* * *

Потом появился Эд Уайзмен.

Студент Гарварда Эд Уайзмен приехал по студенческом обмену из Висконсина. Полная противоположность мрачному угрюмому Акселю, Эд был воплощением жизнерадостности и света. Сперва его даже прозвали «мальчик с рекламы „Колгейт"». Его сверкающие белоснежные зубы не знали, что такое дым нефильтрованных сигарет или крепкий эспрессо. Сначала и Натали над ним подшучивала, смеялась над аккуратными светлыми волосами Эда и его отглаженной школьной формой. Говорила, что он как ходячая картинка из каталога. Но под отталкивающей внешностью пай-мальчика скрывался мозг размером с ферму его дедушки (как он потом поведал Натали, ферма была побольше Прованса). И в отличие от остальных американских студентов, он свободно говорил по-французски. Спустя две недели после знакомства он слово в слово, без акцента повторил язвительную оценку, которую Аксель дал ему по приезде.